в субботу.
Мама не одобряет вещи, купленные на рынке. Мама не разрешает ничего брать у бабушки. Поэтому мы заключаем с бабушкой сделку: она покупает мне брюки, но я помалкиваю, “иначе мать убьет”.
Мы отправляемся на рынок, где я стараюсь ни в чем не прогадать, не упустить ни одного шанса. Она покупает мне брюки, которые ужасно велики, и я до них так и не дорасту. С самым трагичным лицом я разглядываю прилавок с плеерами: она берет с меня какие-то немыслимые обещания по уборке квартиры и протиранию пыли, но я соглашаюсь на все, и она покупает самый дешевый. В конце концов, мне достается небесно-голубой крабик с бабочками и стразами — он становится апофеозом этого бесконечного бизнес-успеха пятиклассницы.
Брюки сваливаются, так что я закалываю их булавкой, которая постоянно расстегивается и больно колет меня в бок. Брюки, конечно, нельзя надевать при маме. Так что по утрам я одеваюсь в то, что “можно”, и, пока лифт едет с 7 на 1 этаж, я переодеваюсь в то, что хочется. На обратном пути я переодеваюсь обратно или стараюсь не попадаться на глаза.
Но все это ничего не стоит, потому что я очень “крутая”: у меня черные брюки-клеш, темно-синий пиджак, сине-белые кроссовки Adidas (почти агли шуз). А под пиджаком — кислотно-зеленая кофта.
Я не знаю, откуда она: кто-то отдал или принесли с помойки. Она мне явно мала, так что рукава стали в три четверти, голова с трудом пролезает, дырки в подмышках… Но у нее невероятный цвет и слева на груди какой-то загадочный зеленый крокодильчик, который меня завораживает.
На всех моих кедах теперь такой крокодильчик.
Дача. Десять-одиннадцать часов утра. Высокий потолок, на котором дедом выложен узор виниловыми плитками. Кто-то большой и жужжащий бьется о стекло. Из окна виден густой лес, сквозь который проглядывает лучами солнце. Я сладко потягиваюсь и не тороплюсь вставать, делая вид, что не слышу бабушкиных призывов.
На улице давно уже все заняты какими-то делами: дед что-то строит, бабушка что-то полет. Наш дом стоит из самого озера, а с другой его стороны — на весь сад — слышно, как играет радио. Всегда одна и та же станция и всегда из одного и того же дома. "Русскоооо-еее радио! Все будет хорошо!" Слышится плеск воды, визжат и верещат на озере соседские дети.
— Сонча-Сонча, вставай! Все проспишь! Ну вставай хоть купаться! — кричит бабушка.
Я выползаю из-под тяжелого одеяла, на мне длинная ночнушка до самого пола с зелеными колокольчиками. Беру ночной горшок и спускаюсь со второго этажа. Обязательно заглядываю в нишу между полом и потолком, присматриваясь: не прячется ли там, сверкая глазами в темноте, кот?
Наконец выползаю на крыльцо, умываюсь в огромной бочке с ледяной водой и иду за калитку. За калиткой — высоченные сосны и ели. Тропинка, где можно набрать грибов. Дятел, которого мы считаем своим.
Еды, конечно, нет. То, что готовит бабушка, есть невозможно. Так что набираю разной ерунды по огороду: где вытащу мелкую морковь, прикопав место преступления, где пристану к деду с тем, чтобы он достал мне огурец из-под самой крыши нашей гигантской теплицы. Бабушка подскажет место, где созрела клубника.
— А Сонька встала?
— Встала, встала!
Это Саша и Маша пришли, чтобы позвать меня на озеро. Мы купаемся, пока не посинеют ногти и не сморщится кожа на пальцах. Прыгаем, ныряем и пугаем друг друга. Только Машу заберут бабушка с дедушкой, оботрут полотенцем и "погонят" домой есть, до нас с Сашей никому дела нет, и мы сидим в воде до победы: пока зуб на зуб не перестанет попадать.
Целый день играю у кого-нибудь на втором этаже в карты, забегаю домой, чтобы никто не заметил, перехватив какой-нибудь травы, или ем в гостях у Маши печенье для диабетиков "Мария".
Когда темнеет, я приползаю домой. Пью крепкий сладкий чай, в гости приходят соседи и мы вместе с бабушкой играем в дурака. А еще "Вы поедете на бал? Черное с белым не берите, да и нет не говорите"….
И только, когда все утомятся и разойдутся, я иду на свой второй этаж. Забираюсь с грязными ногами под тяжеленное ватное одеяло, которое проминает меня в глубину пружинной кровати. Смотрю на черный лес, в котором мне мерещатся страшные чудовища, и засыпаю, под шум бегущих ночных поездов.
Выписывая воспоминание за воспоминанием, особенно самые тяжелые, самые горькие, я получаю возможность вспомнить то хорошее, что забыто. Будто оперативная память наконец-то очистилась: из шокового травматического состояния все страшное уложилось в долгий ящик, стало историей, кусочком фильма, который не хочется больше пересматривать. И вот теперь в реальность переместились маленькие, радостные фрагменты калейдоскопа: это мое детство. Это повторяющиеся моменты чего-то простого и хорошего.
На кухне бабушка делает чебуреки. Масло шкварчит на сковородке, весь стол завален мукой, большой таз с фаршем и луком. Мне тоже разрешено делать кружочки, вкладывать их в красную пластиковую чебуречницу с кудрявыми краями. Рядом бродит кот, привлеченный запахом мяса, трется о ножку стола и мурчит. По телевизору показывают какую-то ерунду, жарко. Заглядывает мама: «Только много не ешь их, они очень жирные!»
Сентябрь, почти ночь. Я, мама и бабушка сидим за столом. Перед каждой стоит по большому тазу с ягодами. И по маленькой тарелочке по бокам для мусора. Мне нравится обрабатывать только крыжовник, потому что он не мокрый (руки не раскисают, как от клубники и смородины) и хвостики нужно резать ножницами. Беру ягодку правой рукой, в левой ножницами — цап! — поворачиваю ее — цап! — крыжовник улетает в большую общую посудину. Потом меня поставят варить варенье из всего, завещав строго следовать рецепту. И только мои варенья не взрываются, потому что я соблюдаю технологию.
«Соня, ходь сюды!» — мама весело зовет меня из своей мастерской. «Ну-ка посмотри, как тебе?» Я с важным лицом эксперта долго разглядываю ее картину, каждую деталь и уголок.
— Трава теперь мне нравится, но вот этот кусок неба какой-то плоский.
— Небо плоское, говоришь… Угу… А почему? — мама задумчиво разглядывает фрагмент, на который я указала.
— Не все, но это облако какое-то неправильное — переминаюсь я с ноги на ногу.
— Есть такое, это потому что вот тут так?..
И мы еще долго обсуждаем, смотрим цвета, оттенки, думаем, как сделать лучше. В конце концов, мама говорит:
— Ладно, это завтра доделаю. Давай поедим?
Я прихожу из школы искусств, дома никого нет, но
