Сейчас мы снова держим правильный курс, но ветер очень слаб. Едва тащимся. На корабле началась цинга.
У индейца лихорадка. От лекарств он отказывается.
Сэм Кинг поправился. Слава богу, к нему вернулась его обычная молчаливость.
Куда ни глянь, вокруг один горизонт. Темное и спокойное, зловещее и гибельное море. Весь мой табак я отдал бы за одну травинку. За возможность увидеть одно зеленое растеньице.
Даже альбатрос покинул нас. Слишком уж причудливо, по его мнению, мы продвигаемся вперед.
Вчера умер горнист Крэбб. Целую неделю я поддерживал его жизненные силы эликсиром из купороса, уксуса и соленой воды, а также кашкой из чеснока и горчицы. Смерть наконец избавила беднягу от страданий. Теперь обо мне заботится один только Робин.
В надежде пополнить иссякающие запасы пищи я приказал забросить с кормы в море лесы с наживкой.
18 мая
Какая отвага?
Во сне Кеймис назвал меня отъявленным трусом.
Я им не был. В Кадисе я сражался славно. Но если я не трус, то кто? Боюсь, что еще хуже. Человек, который притворялся героем. Если отчаяние рождает бесстрашие, то в свое время я был храбр. Но есть нечто более высокое. Яркое бесстрашие может вырасти в человеке только от уверенности в собственных силах. Таким бесстрашием я не обладал никогда. Но делал вид, что обладаю. Этому притворству приходит конец.
Должно быть, Ирландия уже близко. Кое для кого путешествие на этом кончается.
Корабль по-прежнему еле движется, лениво отвечая слабому ветру, что временами дует, будто из дырявых кузнечных мехов, а то вдруг стихает совсем.
Ничто не может сравниться по сочности красок с солнцем Северной Атлантики, когда оно замирает утром.
Вся эта чепуха о золоте и индейце. Рехнулся я, что ли? Какое это имеет значение?
И все-таки чему же научил меня индеец?
Как надо умирать.
Его крик, его народ, его Золотой Человек, его призрачность. Какая-то связь между ним и смертью Уота. Все это сейчас кажется неважным. Наши судьбы пересеклись. Но они разные.
Он стал мне еще одним сыном. С ним можно было поговорить. Скоротать время в долгом плавании. Но теперь плавание почти закончилось.
Мое странствие подходит к концу. Нечего больше сказать тебе, индеец...
Сэр Уолтер Рэли был казнен через пять месяцев, 29 октября 1618 года, во дворе Старого Вестминстерского дворца.
Перевел с английского Ю. Здоровов
Михаил Кагарлицкий. Аттракцион
Гардин вошел в артистическую уборную вместе с гулом аплодисментов, доносившихся с арены. Посреди комнаты, заставленной раскрытыми ящиками из-под аппаратуры, спиной к двери стоял невысокий лысоватый мужчина и, близоруко щурясь, разглядывал афиши. На звук шагов он повернулся и шагнул навстречу, протягивая Гардину обе руки.
— Здравствуйте... Стекольников... Федор Афанасьевич...
— Гардин... Артур Иванович.— Гардин кивнул на плетеный стул, что стоял возле высокого бутафорского столика.— Слушаю вас.
— Видите ли, Артур Иванович,— нерешительно начал Стекольников, осторожно опускаясь на стул,— у меня к вам... несколько деликатное дело... но очень важное для меня и моих коллег.— Он замолчал и внимательно посмотрел на Гардина. Тот выжидательно молчал.— Я возглавляю лабораторию в научно-исследовательском институте перспективных проблем... Мы занимаемся чрезвычайно важными вопросами, решение которых перевернет современный взгляд на физику и биологию. И только мы хотели перейти к более широкой программе исследований, как тут появляетесь вы с вашими... фокусами.
— Не очень понятно,— улыбнулся артист.— Номер у меня первоклассный — гвоздь программы.
— Вот именно,— огорченно вздохнул Стекольников.— Наш лучший аспирант Алферов за полчаса взглядом еле-еле спичку на считанные миллиметры передвигает, а у вас стулья под куполом летают, чемоданы к зрителям на колени прыгают... Я понимаю, конечно, что все у вас напичкано электроникой, действуют сильнейшие электромагнитные поля и прочие технические штучки... словом, фокусы. Но нам-то от этого не легче! Нам смету на эксперименты не утверждают да еще смеются над нами... Вы, говорят, лучше Гардина пригласите, чем чепухой заниматься! Ужас...— Стекольников суетливо расстегнул старенький портфель и, достав толстую папку, перевязанную бечевкой, положил на стол и прихлопнул ладонью.— Здесь расчеты и результаты экспериментов. Пусть у нас миллиметры, но зато это научно обоснованный результат. Научный факт, если хотите...
— Ну а от меня что требуется? — нетерпеливо спросил Гардин, порядком уставший от этого поклонника телекинеза.
— Уберите из программы трюки с передвижением предметов! — с мольбой произнес Стекольников, комкая в руке платок.— Ну... хотя бы на время, пока смету нам не утвердят...
— Вы с ума сошли! — перебил Гардин.— Убрать из программы самый лучший номер?
— Уберите эти ваши трюки,— нудно тянул Стекольников.— Вы талантливый человек, еще что-нибудь придумаете... Другое.
— Нет.— Гардин встал, давая понять, что разговор окончен.
— Но все же знают, что это только фокусы... Дайте возможность институту работать.
— Я никому не мешаю. И потом, мне кажется, что ваши эксперименты недостаточно продуманны...
— Пусть мы оперируем миллиметрами, но зато честно. У наших аспирантов нет ни компьютеров, ни электромагнитов под полом, ни технического образования! — Стекольников вскочил со стула, безмолвно шевеля белыми губами, потом махнул рукой и выбежал из комнаты.
— Товарищ Стекольников! Федор Афанасьевич! — Гардин выглянул в коридор.— Постойте.
Ответом был громкий удар двери, ведущей в большое фойе.
— Рассеянный, как все ученые! — усмехнулся артист и посмотрел на забытую Стекольниковым папку. Под его взглядом большая толстая папка медленно поползла по столу, потом поднялась в воздух и, хлопнув хвостиками бечевки, вылетела в открытую форточку.
