сотворить. Облегчение, когда наконец нашёл, моментально сменилось злостью, подкреплённой жгучей обидой. Сейчас он держался из последних сил, понимая, что спорить с пьяной женщиной не стоит. В этом состоянии Асами была непредсказуема.
— Я полностью себя контролировала! — она не желала успокаиваться, заводясь всё больше и больше. — Так давно не сидела с друзьями, а ты всё испортил! Ты вечно всё портишь!
— Ты сама отвернулась от всего мира! — вспылил Изаму. Обвинение резануло болью по натянутым нервам. — Не подпускаешь к себе, не хочешь разговаривать!
— Я потеряла ребёнка! — взвизгнула Асами, толкая его обеими руками. Но Изаму не сдвинулся с места, даже не пошатнулся. — Я каждый день думаю о том, чего лишилась!
— Я тоже его потерял! — прорычал он, тяжело дыша. — Я тоже лишился всего: ребёнка, надежды, тебя! Ты не подумала о том, что мне хотелось пережить это вместе?!
Она смотрела на его лицо, скрытое маской, и терялась от боли, плескавшейся в глазах. Эгоистка, всегда была, всегда будет. И менять что-то поздно. Асами внезапно почувствовала себя невероятно усталой, словно из неё разом выкачали весь воздух.
— Мы не вместе, Изаму, — тихо ответила она, отводя взгляд. — И как раньше уже не будет.
— Потому что ты не хочешь? — так же тихо спросил он. Сердце разбивалось о грудную клетку, тяжело, отчаянно сокращаясь. Он ждал её ответа, забыв, как дышать. Пристально всматривался в лицо, и когда она закусила губу, прежде чем заговорить, застыл, боясь пошевелиться.
— Я не знаю, чего я хочу, — наконец проговорила Асами. Голос дрогнул. Она подняла на него блестящие от слёз глаза и повторила: — Не знаю, чего хочу.
— Тогда, может, попробуем начать всё сначала? — робко, боясь спугнуть, спросил Изаму. Она никак не отреагировала на его слова, и, ободрённый молчанием, он положил руки на её плечи, осторожно притягивая к себе. Послушно сделав шаг навстречу, Асами вдруг вскинула голову и иронично бросила:
— Сначала — это как? Сделаешь мне ещё одного ребёнка, чтобы привязать к себе?
Изаму дёрнулся, как от удара. Руки безвольно скользнули по её локтям. От произнесённых слов стало холодно, как будто прямо над головой разверзлись тучи и пошёл снег. Сказав, Асами тут же пожалела об этих словах, но в серой стали напротив не осталось ни одной эмоции, за которую можно было зацепиться, чтобы вернуть разговор в прежнее русло. До этих слов.
— Тебе лучше лечь спать, — безжизненным голосом произнёс он и исчез.
Ночной лес завораживал. В зарослях папоротника мягко мерцали светлячки, где-то в сплетении ветвей пел соловей, густо пахло травой и прогретой на солнце древесиной. Изаму тяжело опустился на землю у подножия исполинского дуба, облокотился о колени и опустил голову. Никогда ещё желание крушить всё вокруг не было таким сильным, но многолетняя привычка держать эмоции под контролем и сейчас не дала сбоя. Хотя слова Асами ядом выжигали, внешне он оставался абсолютно спокойным. Только очень, очень уставшим.
Ты вечно всё портишь.
Сделаешь мне ещё одного ребёнка, чтобы привязать к себе?
Он не хотел повторять, но фразы крутились в голове, до боли обидные. До ужаса правдивые. Всё портит, просто не может иначе. Сколько бы ни пытался исправить ошибки прошлого, они постоянно догоняли в настоящем, пятнали будущее. Вот и сейчас, сломав жизнь прекрасной светлой девочке, он остался наедине с привычным чувством вины. И было бы глупо не признать, что мысли о ребёнке посещали, и не раз за прошедшее с возвращения время. Поняв, что значит ожидание, потеряв их с Асами будущее, он надеялся, что всё можно исправить. Да, это будет другой ребёнок, но он будет зачат в любви, по желанию, а не стечению обстоятельств. Теперь эту мечту надо похоронить. Смерть всегда стояла за его спиной, но почему-то выбирала не его, а других: родных, близких. Тех, чья потеря могла принести больше страданий. Но почему за его ошибки приходится расплачиваться Асами? С этим Изаму никак не мог смириться. А ещё не мог ничего изменить.
Устал. Он так устал быть сдержанным, уравновешенным, справедливым. Смотреть на мир с ироничной насмешкой, пряча себя, настоящего, под маской. Не из ткани — той, что приросла к душе. Только Асами удалось увидеть его настоящего. Там, в темноте, он был собой: напуганным, боящимся потерять, отчаянно желающим жить. Он поделился с ней тем сокровенным, о существовании которого и сам давно забыл. И всё испортил.
Изаму не любил драмы и рефлексию. Давно приучил себя к лёгкому порно и самоиронии. Но жизнь не спрашивала, диктовала правила, под которые сложно подстроиться, сохранив привычное амплуа. Он чувствовал себя старым. Дряхлая развалина, рассыпающаяся с тихим хрустом. Труха, которая, подуй — развеется. Если бы он просто мог раствориться в ночном воздухе, испариться, чтобы не видеть, не слышать, не чувствовать…
Когда он вернулся, Асами уже спала, свернувшись клубком на краю кровати. Крепкий запах перегара заставил вздохнуть и открыть окно. Помедлив, Изаму поставил рядом с ней тазик, а после, приняв душ и переодевшись, лежал и смотрел на неё, гадая, почему пришла в спальню. Забылась, или решила, что тут всё же удобнее? На спине проступали острые позвонки, и он подумал, как сильно она похудела за этот месяц. Месяц, который они оба отняли у собственной жизни.
Надо было её отпустить. Дать развод и позволить жить дальше. Но сейчас это было невозможно — прошло всего три месяца со свадьбы. Даже для привыкших к любым потрясениям жителей деревни это будет слишком скандально. Асами наверняка тоже это понимала, поэтому молчала, не пыталась уйти. Ждала, когда пройдёт время или пока не думала об этом? Изаму тихо вздохнул, перекатился на спину. Зато теперь думал он. И чем больше размышлял, тем больше приходил к выводу, что не имеет права удерживать её рядом. Доставлять неудобство собственным присутствием.
Асами проснулась ожившим трупом: голова отчаянно раскалывалась, а во рту побывал десяток кошек, избравших его, как свой лоток. Пошевелившись, она громко застонала и схватилась за голову. В том кафе явно продавали некачественный алкоголь, надо бы написать жалобу или попросить главу деревни отправить проверку, наверняка там что-то найдут. Главу. Изаму. Асами распахнула глаза. Слова, вырвавшиеся со зла, заставляли сжиматься от стыда. Если
