он хотел этим сказать.
— А почему он должен был мне что-то сказать?
— Не знаю. Я так подумал…
— Это все? — Меня совсем не интересовало, что он там мог еще надумать. Я хотела убрать его руку и освободиться, но тут, как назло, из аудитории вышла Эльвира Павловна.
— Макарский? Вы опять прогуливаете? — Окинула нас строгим взглядом.
— Никак нет, Эльвира Павловна, мы как раз заходим.
— Долго заходите, Макарский, — заметила и вернулась в свой кабинет.
Андрей нажал на ручку ближайшей двери. Аудитория неожиданно открылась, и меня буквально затолкали в нее.
— Что ты творишь? — Зашипела, когда Макарский закрыл нас на замок изнутри.
— Не хочу, чтобы нам помешали. А у меня еще остались вопросы.
— Открой, сейчас же! — потребовала. — И выпусти меня!
— Выпущу, как только ответишь на мои вопросы. Что у тебя с этим типом?
— С каким?
— С которым ты вчера уехала. — Андрей приблизился очень близко, словно от этого я сразу выложу ему правду.
— Тебя это не касается.
— Ошибаешься, Ева. Это как раз меня касается! — Я снова попадала в ловушку его рук.
Со Святославом у меня ничего нет, но Макарскому знать это совершенно необязательно.
— Я же тебя не спрашиваю, что у тебя с Валерией, — выпалила зло, и только потом поняла, что сама себя выдала.
— Это кто? — нахмурился Андрей, словно запамятовал.
Если он решил разыграть мистера Неосведомленность, то ему можно смело давать приз за лучшее исполнение.
— Неважно. Открой, мне нужно идти.
— К нему?
— Нет! Домой!
— Врешь! — Выдохнул мне в лицо.
И тут мы услышали голоса, и кто-то настойчиво подергал ручку двери. Мы так и застыли: лицо Андрея в каких-то жалких двух сантиметрах от моего.
— Странно. Я точно помню, что не закрывал… — донеслось из-за двери.
— Карлик! — Прошептали мы с Андреем одновременно.
Карликом за глаза называли Карла Антоновича, молодого преподавателя по информатике, невысокого роста и действительно смахивающего на карлика.
— Подожди, я сейчас вернусь! — снова донесся мужской голос.
— Андрей, — прошептала испуганно. — Что теперь делать? Может, выйти?
— Чтобы нас обоих отчислили?
— За что? — Я округлила глаза.
— Святая наивность. Ты же слышала, что возле двери кто-то стоит. И как ты собираешься объяснить, что мы делали вдвоем в закрытой аудитории?
Это был риторический вопрос. Вряд ли кто-то поверит, что мы тут конспекты переписывали…
— Идем! — Андрей потащил меня в смежное помещение. Раньше там была лаборантская, которая пока стояла на ремонте.
— Что ты задумал? А если он и сюда за…
Договорить я не успела, Андрей отодвинул дверцу встроенного шкафа-купе, буквально засунул меня и каким-то образом втиснулся сам в небольшое пространство, закрывая нас внутри.
— Вот теперь мы можем спокойно обсудить ваш зачет… — произнес Карлик слащавым голосом, звучавшем в пустой аудитории слишком громко.
— Андрей… — испуганно запищала я шепотом, но Макарский закрыл мне рот своей ладонью.
* * *
Я хотела возмутиться такой беспардонности, но меня лишь сильнее прижали.
— Ева, не дергайся. — Обожгло дыханием.
Мне бы ничего не чувствовать, не откликаться, не выдавать себя, но по телу рассыпались предательские мурашки. Словно при приближении Андрея оно само вступало в химическую реакцию, и непонятно к какому результату это все могло привести. Вот почему я так реагирую на Макарского?! Почему именно на него, ведь ни на кого другого я так не реагировала.
Хотела вырваться, но ничего не вышло — его рука по-прежнему закрывала мне рот, а другой, он буквально вжал меня в себя.
— И не дыши…
Я и так дышала через раз! В этом чертовом шкафу двоим явно мало места. А еще свежего воздуха. От такой неординарной ситуации, в которой мы оказались, мои чувства обострились до такой степени, что я улавливала малейшее изменение. Я слышала дыхание Андрея, чувствовала запах его парфюма и, как бы ни старалась укротить собственные эмоции, млела от его близости.
Кивнула, что поняла, и Макарский убрал ладонь от моего лица, устроив ее под моей грудью. Я была буквально «связана» его руками и боялась пошевелиться. Думать, чем все это закончится, вообще, не хотелось. Если нас найдут в этом шкафу, он станет нашим саркофагом, потому что нас отчислят, не задавая никаких вопросов. Еще в самом начале нам объяснили строгое соблюдение правил университета, приведя яркие примеры, как нарушителей исключали даже за небольшие провинности.
Андрей
Это писец! Полный и неотвратимый. Про Карлика по универу ходило много слухов. И то, что он «принимает зачеты» лично, в том числе. Но я как-то не задумывался, что может быть вот так…
— Карл Антонович, вы такой…
— Какой?
— Эм… Мужественный…
Если бы не вся нелепость ситуации, заржал бы в голос. Мужественный! Бедный мужик не вышел ни ростом, ни внешностью, а, как оказалось, он «такой мужественный».
Судя по всему, именно эту закрытую лаборантскую и облюбовал Карлик для «принятия зачетов». Только вот как нас угораздило во все это вляпаться? В этом дурацком шкафу до жути тесно и неудобно, и даже от затихшей в моих объятиях Рапунцель мне было нисколько не легче.
Ева почти не дышала, чего было нельзя сказать обо мне. Я не стесняясь вдыхал запах ее волос и реально кайфовал. Еще ни разу я так не добивался ни одну девушку. И вот сейчас она вся в моих руках, но парадокс заключается в том, что я даже шевельнуться боюсь, чтобы воспользоваться моментом и при этом не выдать нашего присутствия. В том, что Карлик не оставит свидетелей, я нисколько не сомневался.
Шуршание и другие звуки, нисколько не скрываемые тонкими дверцами нашего убежища, совершенно не оставляли сомнений в каком виде Карлик «принимает зачет». Но мало того, что в шкафу было тесно и душно, так еще больная фантазия нисколько не жалела мой и так воспаленный мозг. И сейчас я, как никто, завидовал этому Карлику, потому что сам я, наверняка, сдохну раньше от такой пытки, чем он, наконец, примет этот чертов «зачет».
Господи, да помоги ты ему уже! Это был настоящий крик души. Потому что сил сдерживать себя под недвусмысленные звуки у меня не осталось. Как бы я хотел, чтобы и Рапунцель чувствовала тоже самое. Ведь именно по ее милости мне грозит смерть от сексуальной неудовлетворенности. Это будет первый диагноз, который поставят патологоанатомы за всю историю человечества!
Вжал в себя затихшую девушку, чтобы хоть как-то компенсировать если не физический, то хотя бы моральный ущерб, но Ева даже не заметила. Тоже чувствовала, каково это? Вот так тебе и надо, мучительница!
Я помнил наш поцелуй. Ева не притворялась. Она была настоящей. По крайней мере, ее чувства были настоящие.
