Удивительное дело — литература! Тот, у кого есть возможность курить хороший табак, не станет курить махорку. Между тем люди охотно читают откровенную макулатуру. Но что еще удивительнее — макулатура считается «легким чтением». Что ж, глядя, как жена с тещей обмениваются «детективами» или смотрят телевизор, волей-неволей начинаешь верить в «зомби».
X., воцерковившийся и запустивший бороду, пишет, по его мнению, чрезвычайно откровенные, саморазоблачительные, а следовательно, высокого нравственного потенциала вещи. Исповедальные. Например, про то, как однажды лампочку спер из общественного туалета. Или, как заработавшись в редакции, немного «обидел» пьяненькую старушку-уборщицу, которая, впрочем, сама, дескать, была «не против».
Причем не только пишет, но к месту и не к месту рассказывает братьям-писателям. «Мы, грит, когорта православных писателей».
Он же уверяет, что где-то в Писании отыскал следующее откровение: «Не дьявол помощник женщины, а женщина его помощница».
«Почвенник» X. написал об одном мужике-скупердяе, который купил задорого чудотворную икону, носил ее под полой и не давал никому помолиться… Как часто воцерковившиеся литераторы подобны этому мужику: ужасно ревнуют, когда кто-то, кроме них, дерзнет рассуждать и писать о Господе Боге.
Писатель, даже написавший множество прекрасных вещей, подобен путешественнику, который шествует налегке, проходит сквозь свои тексты — вот и все. Ведь и путешественник, даже прошагавший множество прекрасных мест, не может забрать их с собой.
Жить захочешь — сразу научишься плохо писать.
«Можешь вообще написать что-нибудь серьезное — без ерничества, без кривляния?» — «Не могу».
Один из самых мрачных кошмаров (а следовательно, и преодолений) для бедного русского литератора состоит в том, что самые заветные, святые, скрываемые и лелеемые им темы и материалы вдруг выдергиваются и «столбятся» пошляками-конъюнктурщиками. Бедные литераторы плюются — ругают халтуру и профанацию, да что поделаешь… Какой нужно обладать душевной силой, чтобы вернуться к изгаженной заветной теме, даже если утешаешься мыслью, что все равно пишешь «только для себя»!
Отдаленно это напоминает хрестоматийную ситуацию, когда женщину редкостной души и красоты соблазняет, порочит, насилует подонок и пошляк. Можно представить, какие душевные муки придется испытать влюбленному в нее мужчине, который попытается вновь завоевать ее любовь.
Это вроде того случая, когда в одной «культурной» телепередаче во весь экран показывали Мону Лизу, по которой ползали жирные тараканы. Казалось бы, мелочь, но теперь, когда я думаю о бедном Леонардо, нет-нет вползают в память и тараканы…
Послужной список ровесника: мастер спорта по конькам, автор нескольких книг, главный редактор известного журнала, лауреат многих премий, самый модный пластический хирург, хозяин новой квартиры в двух шагах от Кремля, совладелец телеканала, где его юная дочь одна из телеведущих… Зарезали, когда вылезал из джипа…
Иногда размах писательских планов приводит в смятение. Вот фантазия у людей! И самоуверенность.
Z. сообщил, что поставил себе целью продолжить (и «развить»!) все великие русские романы. «Войну и мир», «Братьев Карамазовых» и так далее. Причем не просто продолжить, но дописать их до того, что свести всех потомков в одной грандиозной эпопее, действие которой врастало бы непосредственно в будущее…
«Стоило ли тянуть лямку писателя земли русской, чтобы все твое творчество свелось к единственной мысли: человечество состоит преимущественно из болванов…»
Y. признается, что чувствует себя много глупее своих произведений. «Как только отрываюсь от пишущей машинки, сразу чувствую себя уродом». Подумывает: не написать ли автобиографическую книгу «Урод».
Парадоксы. Нот всего семь, а музыки — море. Матерных слов и того меньше. По большому счету, три или четыре. А матерной литературы — горы.
Z. пописывает стишки. У меня, говорит, нобелевские рифмы. Например, «Ренуар — писсуар». И что самое удивительное, с ним даже спорить не хочется.
Что-то чересчур часто стали попадаться литераторы, которые как один норовят назвать Пушкина «шуриком». С тем, что смерть для писателя — мощный стимул карьерного роста и славы, они охотно соглашаются на словах, но, увы, не на деле.
Необыкновенно грустно наблюдать, как одаренный человек (от отчаяния, безысходности, одиночества, что ли) спорит, обличает и даже учит идиотов, как нужно писать.
Y. говорит, что всегда просыпается с предельной осторожностью — «чтобы не расплескать снов».
X. пишет роман про «битлов». Они, уверяет, были так музыкальны, что даже пукали на голоса, и, конечно, в тональности.
Думаю, когда-нибудь умные компьютеры смогут цензурировать и редактировать для нас любую книгу, которую мы пожелаем прочесть — в точном соответствии с нашими вкусами, моралью и нравственностью. Грубо говоря: «Я помню чудное мгновенье…» можно будет сразу прочесть по «фене», а «Мурку» — на языке Александра Сергеевича.
Литератор Y., так и не добившийся успеха, ударился в самую черную магию: теперь вовсю жжет перья, льет воду и втыкает в свои рукописи иголки — пытается повлиять на публику, чтоб его читали. Более того, особенно яростно ворожит против конкурентов-литераторов. Нобелевку, говорит, я себе уж обеспечил, это как минимум!
«Какая девушка вот так придет к писателю или поэту и отдастся только из любви к словесности? Никакая. Значит, литература погибла».
Z.: «Мой дедушка, Царство ему Небесное, любил повторять: „Много гадостей натворили эти писатели, поделом им!“»
Друзья-писатели не любят собираться отдыхать семьями. После таких совместных тусовок случаются неприятные ситуации. Не дай Бог, жена проболтается о замыслах мужа и так далее.
«Железный закон. Там, где у тебя доходит до оргазма, у читателя эрекция. Там, где у тебя эрекция, у читателя только зачешется. Там, где у тебя зачешется, читатель плюнет и закроет книгу».
«А я думаю так. Нужно, как в драке. Двинуть читателя так, чтобы сразу шары на лоб и все зубы повылетали».
X. нет-нет, а скажет в компании глупость. Ужасно переживает, бедняга. Уж следит за собой, а оно все-таки выскакивает.
Читаю отрывки данного сочинения его прототипам. Поразительно, реакция во всех случаях совершенно одинаковая. Сначала — непримиримая критика. Потом — дружеские советы, вплоть до небывалых по щедрости предложений рассказать «что-нибудь в том же духе», чтобы я мог вставить это в свою повесть… Благодарю — и тут же «вставляю».
Y. говорит, что решил придумывать сюжеты для «Оскаров» и продавать их прямо в Голливуд. К примеру, у мужика жена уехала к теще, он с радости пошел в бар, напился, приходит ночью домой, не зажигая света плюхается в постель и холодеет от ужаса: там жена. Но ни скандала, ни выговора — наоборот, фантастический секс и все такое. А утром оказывается, что это не жена, а женина подружка к нему в постель проникла ради шутки. Ну, у них теперь бешеная любовь загорелась и все такое.
Y. утверждает, что за такие сюжеты в Голливуде отваливают тысяч сорок-пятьдесят минимум.
Однажды на вокзале на перроне мальчик, слегка дебильный (а может, просто забавлялся), периодически выкрикивал: «Поезд отходит! Поезд отходит!..» Это жутко нервировало. Народ всякий раз передергивало… Так вот писатель, особенно хороший, чрезвычайно напоминает этого мальчика.
Y.: «Неудачливые литераторы всегда искренне убеждены, что удачливые собратья пробились исключительно по блату».
Z. ругается с бабкой жены, которая живет с ними. «Ко мне приличные люди приходят, писатели, а вы опять в уборной сиденье намочили!» Бабка огрызается: «Не велики паны!»
X. написал рассказ о своем друге Z., дал ему прочесть. Z. отозвался лаконично и сухо: «Жизнь гения глазами придурка».
Чего я, в юности, никак не мог предположить в будущем.
Что когда-нибудь появятся рок-профессора. Что какое-нибудь поколение может быть более испорченным и нескромным, чем мы. Что обесценится не только человеческая жизнь, но и человеческая личность. Что мы будем жить в стране, которую сами же будем называть людоедским государством, питающимся собственным населением. Что самые близкие друзья будут совершать идиотские поступки, над которыми хохотали и которые тысячу раз были описаны в любимых книгах. Что в душе я останусь ребенком; и вообще, не узнаю, по сути, больше, чем мне было известно в 12 лет. Что книги перестанут читать.
Y. взялся обрабатывать сказки на современный манер. Вроде: «Жили-были муж и жена, детей у них не было. Потому что они были одного пола…»
