так будто попал в… даже не знаю, как описать. Не хватает слов.
— Добро пожаловать в мир сестринства Сильгаллы, палач Рург. И видит Светлая Лосса — наш мир мрачен и страшен.
— Пожалуй… подобные места страшны даже для закаленных войнами мужей, а уж для юной девушки… — согласился я, невольно опять вспоминая ту едва освещенную факелами пещеру и дымные страшные веревки-тропинки на ее стенах… — О… твое оружие.
Вытащив из-за ремня кинжал, я крутнул его на ладони и протянул рукоятью вперед и только затем спохватился, что она ничего не видит. Застыв как последний дуралей, я прикинул как бы указать ослепшей сильге на протянутое оружие, но она качнула головой:
— Пока я не приду в себя и не верну зрение… пусть все мои вещи побудут у тебя. Так сохранней.
— Откуда столько доверия?
— Ты не бросил меня там — просто ответила она — А ведь мог скинуть меня как лишнюю ношу и…
— Я не из таких.
— Вижу… Посему пусть мои вещи пока побудут под твоим присмотром… понимаю, что и так задолжала тебе немало…
— Ты ничего не должна мне — ответил я, убирая оружие обратно под рубаху.
Снявшая еще в комнате куртку сильга подалась вперед, и я поспешно отвел глаза, когда в расстегнутом вороте ее потемневшей рубахи качнулись тяжелые белые груди. Она же, не замечая этого по причине незрячести, нагнулась еще ниже, тянясь к пряжкам сапог.
— Сиди уж — поспешно произнес я, вставая с чурбана — Я помогу снять обувь.
— Благодарю…
Пока я возился с туговатыми пряжками, она, к моему облегчению откинувшись обратно на стену сарая, тихо улыбнулась:
— Удивительно какой ты… настоящий, а не тот, кто прячется под вечно суровой личиной безжалостного палача. А ведь я узнала лишь малую толику о тебе…
— Уж какой есть — проворчал я, стягивая последний сапог и начиная осторожно разматывать мягкие портянки, отметив про себя, что намотаны они по западному обычаю. Простой и хорошо сберегающий ноги способ, что особенно важно в долгих путешес…
Я невольно застыл, глядя на открывшиеся моему взгляду покрытые тонкими частыми шрамами ступни. Я знал, что оставляет подобные следы. И я как никто умел наносить подобные раны… Анутту секли и секли беспощадно, вспарывая кожу верхней части стопы. После такого еще долго не сумеешь надеть башмаки, а каждый шаг будет доставлять сильную боль…
— Рург?
Опомнившись, я выпустил маленькую стопу из ладоней и смущенно поднялся, успев подцепить голенища ее сапог:
— Прошу прощения, госпожа. Уберу обувь за порог. И я не хотел сделать ничего неподо…
— Ты увидел шрамы — по губам сильги пробежала горькая усмешка и она поджала босые ноги под скамью.
— Да…
— Дети с даром… в народе их не зря считают отмеченными проклятьем. То, что сидит в нас… заставляет нас порой вести себя подобно бешеным животным. Неугомонные, не слышащие, шумные, визгливые, корчащие рожи, чуть что заходящиеся в истерике, разбивающие вещи, рвущие книги, не желающие подчиняться ни доброму слову, ни тяжелому удару… Мы приносим горе родителям своим непослушанием, глупыми поступками, непоседливостью… Меня в раннем детстве забрали в сестринство сильг. Но… Я не желала подчиняться и там. Не желала учиться. Но по малолетству я не могла понять главного — что теперь я среди таких же как я сама и что меня быстро заставят подчиниться раз и навсегда…
Кашлянув, я вернулся на чурбан и, помолчав, глядя на мерцающую лампу, тихо произнес:
— Раньше не приходилось слышать о таком.
— Ну да… ты как и все слышал про таких как я лишь грязные пересуды и наговоры. Как сказал про меня Нимрод Стальной Клюв? Шлюха семи дорог и трех перекрестков? Это что-то новенькое… надо записать. Но другие говорят слова похлеще… ты и сам не так давно перечислил мне самые расхожие прозвища сильг…
— Я мало верю досужим сплетням, сильга Анутта. Но увидев нечто необычное и страшное… не могу не расспросить. Позволишь? Я спрошу лишь о главном…
— Спрашивай, палач Рург. Думаю, настала пора мне отвечать на твои вопросы…
Спрашивай…
Не так-то и легко порой что-то спросить, особенно если не желаешь при этом задеть за живое. Вот чем хороши болтуны — их и спрашивать не надо, сами все расскажут, а если их что тревожит, то они превращаются в изливающийся словами родник, хотя порой водица в том роднике мутновата и горька… Еще хороши те, кто не хочет принимать на себя груз даже заслуженной вины и начинает спешно тараторить, пространно поясняя почему так случилось и что во все виноваты злые духи, роковая судьба, скверное трактирное вино, а может и его родители — но только не он сам. Таких понукать не надо. Они будут говорить до тех пор, пока я не заткну им рты кляпом.
Сильга Анутта, несмотря на молодость, молчать умела. А порой может и любила хранить долгое молчание — уж не знаю почему мне так подумалось.
Мысленно перебрав немало слов, я решил спросить напрямую:
— Как ты могла так скосить удар?
— Скосить удар?
— Знаю, что не видел и тысячной доли того, что происходило там на самом деле, но… моего разумения хватило дабы понять — ты совершила ошибку…
— Кхтун запутал меня — сильга уронила голову, сжала пальцами край скамьи — Запутал…
— Он там был…
— Был… да не тот!
— Поясни — я подался вперед, утвердил локти на коленях, почти сложившись ножницами — Пусть видел я мало, но кое-что для себя все же уяснил. Если говорить просто, то мы вошли в пещеру следуя отпечаткам молодого кабана, но там в подземной тьме нарвались на… медведя? Как такое могло случиться?
— Кхтун запутал меня — повторила девушка, медленно поднимая лицо и наводя слепые глаза на одну из ламп — Запутал хитрейшей и простейшей уловкой — он просто ничего не делал все эти годы! Ничего! И потому нигде не оставил ни единого следа своего присутствия, ни единого клочка своей сущности…
— Не понимаю…
— Кхтуны разумны, палач.
— О… вот в этом я больше не сомневаюсь — как и в существовании самих кхтунов — заверил я сильгу и оглянулся через плечо, с некоторой тревожностью осмотрев двор и заодно глянув не несут ли нам ужин.
— Еще они очень хотят продолжить свое существование.
— Продолжить жить?
— Может и так — кивнула сильга — Но в сестринстве осуждают подобные мысли. Кхтуны лишь мрачная нечисть, что стремится к живому теплу. Вот это знание меня и подвело… подвело впервые…
— Я опять утрачиваю
