к дьяволу!
До самого конца сражения Наполеон больше ни разу не присел. Подергивая задом, он беспорядочно ходил на своем наблюдательном пункте то взад — вперед, то кругами, поминутно отбегая за дерево, — и ни одно русское ядро или пуля не могли его зацепить.
Великий узурпатор был словно заколдован.
Стояла теплая ночь.
По лесной травянистой дороге кони шли скорой распашной рысью, почти бесшумно.
Отряд ахтырских гусар и донских казаков под предводительством Дениса Давыдова держал путь в тыл неприятеля.
Позади затихала канонада Бородинской битвы.
— Не пора ли ночлег устроить, — позевывая, предложил поручик, ехавший по правую руку Давыдова.
— Еще пару верст и всё.
— Может, тут есть поблизости какая — нибудь деревня? Ты ведь местный, небось, каждую тропинку знаешь.
— У деревни как раз и отдохнем.
— А почему не в самой деревне? На печи, да с крестьяночкой. Красота!
— Как бы на французов не нарваться, братец. У меня каждый человек на счету.
— Эх, Денис, для меня ночь без бабы — что обед без водки.
За спиной из темноты кто — то весело пробасил:
— Вшивый — о бане, а Ржевский — о бабе!
Поручик обернулся на голос, сердито зашевелив усами:
— Ну, кому еще там шею намылить?
— Сделайте одолжение, поручик! — ответил тот же басок. — Я уж второй день не мылся.
— И мне! И мне! — раздались голоса. — И мне намылить!
Ругательства поручика потонули в дружном хохоте отряда.
— Чего ржете, черти! — крякнул Ржевский. — Будто самим не хочется.
— А я женке слово дал, — смеялся казак Защипайло, — что если изменю ей, то только с Бонапартом!
— Молодец, Емельян, — подхватил Давыдов, — с твоей длинной пикой Бонапарту точно несдобровать!
Его слова вызвали еще больший взрыв хохота.
— Ха! — сказал Ржевский. — Еще неизвестно, у кого из нас длиннее.
— Ладно, Ржевский, Бонапарта я тебе так и быть уступлю, — сказал казак. — Только ты за это до моей женки со своей пикой не суйся!
— За Бонапарта спасибо. А свою женку сам стереги. Я ее в лицо не знаю, глядишь, и зацеплю ненароком!
Давыдов, видя, что языки у всех развязались не на шутку, строгим окриком прекратил перепалку.
Перед самым рассветом отряд сделал привал на березовой опушке. Неподалеку сквозь туман угадывалось какое — то селение.
Когда белесая пелена отползла в низины, Давыдов, прихватив с собой Ржевского и одного из казаков, поехал к темневшим на взгорье избам.
Все трое внимательно прислушивались.
— «Марсельезы» не слыхать, — сказал поручик.
— Да и балалаек тоже, — откликнулся Давыдов. — Поди разбери, есть французы в деревне или нет. Постойте — ка, а это что такое?
Въезд в деревню перекрывали перевернутые вверх колесами телеги, толстые сучья и всякий хлам, придавленный для прочности увесистыми бревнами.
— Вот тебе, Ржевский, и Парижские баррикады, — только успел усмехнуться Давыдов, как из — за завала раздалось несколько ружейных выстрелов.
Пуля просвистела у Ржевского над ухом.
— Три тысячи чертей! — воскликнул он. — В своих палят, дурни. Осадите — ка назад, братцы, а я сейчас разберусь с этими разбойниками.
Ржевский подскакал к самому завалу.
— Эй, православные! Белены, что ли, поутру объелись? Своих не признаете.
Из — за бревен высунулось несколько дремучих бород.
— А ну, шапки долой, мужичье, перед российской кавалерией! — крикнул поручик. — Ну, кому говорю! Сам атаман Давыдов к вам в гости пожаловал.
Мужики с растерянными лицами поснимали шапки.
Подъехали Давыдов с казаком.
Седой дед в опрятном кафтане вышел на свободное место и поклонился обоим.
— Вы уж не гневайтесь, ваши превосходительства, — сказал он, тщась понять, кто из двоих важнее.
— Со мной говори, — подсказал Давыдов. — Ты кто будешь?
— Староста. Виноваты, ваше превосходительство, за французов приняли.
— Неужто похожи? — усмехнулся Давыдов.
— А бог знает! Мы люди темные. Только своим — то здесь вроде неоткуда взяться. Армия, поди, вся к Москве — матушке подалась. Да и одежды ваши с басурманскими схожи.
— Мы же по — русски разговаривали, дурья ты башка! — встрял Ржевский. — Или у вас в ушах солома?
— Так — то оно так, да вдруг вы поляки. Али еще кто. К нам народу со всего свету понаехало.
Остальные мужики настороженно внимали их разговору, не спеша вылезать из — за перевернутых телег.
Давыдов торжественно сотворил крестное знамение.
— Вот вам крест, братцы, православные мы и истинно русские!
Мужики зачесали в бородах и затылках. А староста хитровато прищурился, всё еще с сомнением в глазах.
И тогда поручик Ржевский от души выругался. Это было крепкое, оборотистое ругательство с перечислением всех любезных русскому сердцу мужских и женских начал и упоминанием близких родственников.
— Мать вашу бородой в корыто! — напоследок рявкнул Ржевский. — Ну!! Чего притихли?
Толпящиеся за старостой мужики, со старинными кремневками в руках, топорами и вилами, одобрительно загудели.
— Благодарствуйте, ваше сиятельство, — до земли поклонился Ржевскому староста. — Милости просим в деревню, чем богаты…
Тут же в завале, перегораживавшем улицу, был разобран проезд.
Казак подал пикой условный знак своим, ожидавшим на опушке. И отряд на рысях примчался в деревню.
Вокруг замелькали цветные сарафаны и платья баб и девок, высыпали ребятишки.
Староста пригласил Давыдова с офицерами в свою избу.
После походной каши и самодельного самогона угощения, выставленные на стол, — разносолы, варенья с пенистым медком и хмельной брагой — казались отборными деликатесами.
— В московских трактирах так не кормят, — всё нахваливал Ржевский, поглядывая на старшую дочку старосты, прислуживавшую гостям.
«А в московских салонах так быстро не дают», — подумал он чуть позже, тешась с ней на сеновале.
Так, за здравие, начался его первый день в партизанах.
Глава 36. Брожение в умах
До Санкт — Петербурга вести из Кутузовской армии доходили на четвертые сутки. И хотя в столице давно успели отвыкнуть от хороших новостей, их всегда ждали с тревожным нетерпением и надеждой.
Дождливым утром Акакий Филиппыч бочком проскользнул в императорский кабинет.
Царь Александр стоял к нему спиной, глядя в окно.
— Победа? — не оборачиваясь, спросил он.
— Ни то ни сё, — боязливо обронил тайный советник.
— Не юлите, Акакий Филиппыч! Чем закончилось сражение?
— Н-ничья, государь.
— Что?! — царь повернул к нему свое бледное не выспавшееся лицо. — Ничья бывает только в шахматах!
Акакий Филиппыч, конфузливо переминаясь с ноги на ногу, промямлил:
— Кутузов отступает к Москве.
— А Наполеон?
— Идет следом.
Александр закрыл лицо руками.
— Ужас, ужас…
— Как бы этот Антихрист крепостным вольную не дал, — вздохнул советник.
— Бог не допустит!
— Как знать, государь.
— А что говорят в народе?
— В каком?
— Что значит: в каком?! — Царь отнял руки от лица, глаза его были полны слез. — В
