в своем безумии или здравомыслии. Дома сестра соскребала со сковороды пригоревшую рыбью кожу, а плоть матери истощалась, становилась призрачной. Первобытное желание выжить затмевало прочие эмоции.
Дни напролет Митя сидел в тесной будке, окруженный тушами рыб. Воздух там был плотным и напоминал песок, который резал горло при каждом вдохе. Кровь засыхала на руках Мити слоями, разъедая кожу. И от этого зноя, этой спертости, этой боли нельзя было сбежать. Можно было только продолжать раз за разом вспарывать чешуйчатые животы, а затем вылизывать член Капитана.
Кошмар продолжался и в кровати. Во снах Митя часто душил отца. Выдергивал его язык, чтобы тот захлебывался кровью. Ненависть кипела внутри. До боли Митя сжимал зубы, чтобы не сорваться с цепи подобно бешеному псу. Не проснуться и не начать крушить все вокруг из-за жалости к себе и отвращения к ублюдку, что привез их троих в это злачное место.
Еще Мите снилась школа. Он сидела за партой и вырисовывал блестящей поверхности чертиков. Лена толкала его со словами «Ты так контрольную не напишешь…», и ее тонкий пальчик указывал на тетрадку. Такие сны снились Мите все реже и реже. Без конца в кошмарах морские твари разрывали его на куски. Сирены вгрызались в кисти, вытягивали из живота кишки, как нитки, нашпиговывали морскими червями. Поэтому Митя возненавидел Ариэль на рюкзаке сестры. Ему то и дело хотелось вцепиться в улыбающееся личико и разодрать его прежде, чем эта тварь нападет первая.
Но видя, как Лена льнула к последней яркой вещи на этом до безумия сером острове, Митя остывал. Пока он впахивал на Капитана, Лена, которой только перевалило за тринадцать, безвылазно сидела у постели матери. Выносила отходы и подмывала между ног каждый раз, когда мать испражнялась, блевала и менструировала. Иногда он хотел скинуть это бестолковое тело в море.
Затем наступило лето. Впервые за год мама, казалось, набрала вес. Может быть, в этот раз солнце взойдет из-за горизонта, но они не окажутся вновь в Аду?
– Вот бы мама поправилась. Стало бы проще… – размышляла вслух Лена.
– Да, было бы круто.
Митя с сестрой сидели на балке у порога. С утеса открывался вид на закат. Его красный блеск отражала сталь клинка отца. Им Митя срезал с головы прядь за прядью. Ветер легко подхватывал секущиеся, давно потерявшие прежнюю красоту, волосы и уносил их в сторону горизонта. По черепу текли струйки крови, но Митя даже не чувствовал порезы.
– Зачем ты это делаешь?
– Нужно.
Ленка прильнула к нему, обхватив руками за талию.
– Давай попробуем выжить…
Митя ничего не ответил. Он мог думать только о том, как набухла за этот год грудь Лены.
***
Надежда, парафиновая свечка, чем дольше горела, тем быстрее исчезала бесследно. Каждую ночь Ленка лежала, уткнувшись в бок матери. Сестра не спала, только всхлипывала. К тому времени мать уже совсем не походила на человека. Ее глаза, закрытые бельмом, сверлили потолок. Через колючее шерстяное покрывало можно было разглядеть выступающие, как у скелета, ребра.
Их мать уже готовилась отправиться на тот свет.
Моча. Рыба. Запах гашиша. Смрад пропитал все. Еще чуть-чуть, и Митяй был бы готов сойти с ума. А может, он уже давным-давно сошел с ума? Во время сдачи товара один из островитян накурился в слюни. Раньше Капитан выбил бы все дерьмо из дебила сам, но артрит все болезненнее выворачивал суставы старика. Поэтому Капитан просто подошел к Мите и сказал: «Если не хочешь быть избитым, бей сам», – а тот и послушался, как выдрессированная шавка. Сам даже не заметил, как превратил в фарш лицо того мужика.
Капитан больше не заставлял Митю чистить рыбу.
Той ночью он не мог уснуть. Было слишком сыро. От всего несло затхлостью и смертью. А приемник затих. Впервые за два года. Он не трещал, не издавал прерывистый скрежет. Радио транслировало тишину. Молчало подобно матери, без конца пялящей в потолок.
Единственным развлечением для Мити стало разглядывание морщин в узеньком стекле окна. В отражении он не находил себя, а только налысо бритого демона с бороздками у глаз.
Он вспоминал про того убитого мужчину. Удары, что становились только сильнее. Что человеческая кровь, в отличие от рыбьей, была горячей. И она не смывалась ни соленой водой, не кипятком. Зудела, как у больного оспой.
– Мить, с тобой все хорошо?
Ленка пялилась на него. За два года ее лицо совсем осунулось. Но не тело. Детская одежда, которую они привезли, уже не налезала на ее широкие бедра. Лене только лишь оставалось носить мамины платья, висевшие на ней мешком. Но даже в лохмотьях она была самым прекрасным существом во всей Вселенной.
«Почему она такая чистая? Почему? Почему?»
Митя взял ее за руку, сморщенную, покрытую трещинами и поцеловал.
– Лена, кажется, я тебя люблю…
По ноге Лены текла струйка крови. Кап. Кап. Митя нагнулся и приподнял подол юбки. Лена застыла. Он вплотную приблизился к кровавой дороже, что текла из ее вагины. Красная, теплая. Губы сами потянулись к крови. Возбуждающий запах окутал Митю с головы до ног. Этот аромат мог перебить даже зловоние тухлой рыбы. Впервые за годы на этой проклятой земле он прикасался к чему-то невинному и нежному.
Митя чувствовал, как дрожь в коленях Лены усиливалась по мере того, как язык все выше скользил по тонкой ножке.
– Нет… – сдавленный шепот вырвался из легких Лены. Митя только крепче вцепился в костлявую ляжку. А его руки были крепкими, они легко оставляли темные синяки на белой коже.
Внизу было слишком мягко и нежно. Менструальная кровь стекала по его лицу, согревая замерзшие щеки.
– Хватит. Ты меня пугаешь, – мямлила Лена, пытаясь понять, как вырваться из хватки брата. Это сопротивление только подстегнуло Митю. Уже тогда он был на две головы выше сестры. Повалить ее на пол не составило труда. Лена заорала, выйдя из транса, и забарабанила брата по груди, пока тот стягивал с себя трусы.
– Я – глава семьи, мне следует подчиняться! – закричал Митя. Он раздвинул половые губы Лены и вставил член. Лена стихла. Она лежала под ним бревном. Таращилась в потолок, как это делала мать на кровати рядом. Но Митя все еще получал удовольствие, когда тело Лены вздрагивало и стенки влагалища еще крепче сжимали его член. Или как кровь, смешанная с семенем, размазывалась по деревянному полу…
Голова матери все это время была повернута в сторону детей. Белые бельма глаз уставились на них, словно видели все.
***
– Ты похож на меня в
