Поэтому он должен найти способ общаться с Маклилом и довести до сознания пациента ошибочность его поведения. Избегая, однако, опасности быть сброшенным со скалы.
Тут он почувствовал, что Маклил смотрит на него и подмигивает.
Неосознанно он улыбнулся в ответ и повиновался приглашающему жесту Маклила. Осторожно спустившись с гамака, подошел к столу-верстаку, на котором в глиняных горшках дымилось какое-то варево. Горшки стояли на больших тарелках, заключенные в ободок из ровно нарезанных помидоров. Попробовав их, психиатр обнаружил, что помидоры сахарной спелости были посыпаны темно-зеленым веществом, вкус которого после тщательного анализа остаточных ощущений позволил определить его как подсоленную смесь свежего базилика и свежего чеснока. Непередаваемая симфония вкусовых ощущений.
Он последовал примеру Маклила, когда тот взял свой горшок и вышел из домика на свежий воздух, где расположился обедать под сенью старой ели. За этим неторопливым и приятным занятием у психиатра было немало возможностей оценить силы своего пациента и составить план кампании. В способе действий он теперь не сомневался, знал, как приступить к делу, теперь оставалось только не пропустить удобный случай, который не замедлил представиться. Маклил встал, потянулся и направился к дому. Психиатр дошел вслед за ним до самой двери и удостоверился, что пациент уснул, едва забравшись в гамак.
Тогда психиатр вынул из машины свой саквояж с чудодейственными средствами.
Проснувшись вечером, Маклил вышел на крыльцо, потягиваясь и позевывая, и обнаружил своего гостя у офиклеида, клапаны которого он перебирал с удивленным и заинтересованным видом. Маклил подошел, взял из его рук офиклеид с приятной улыбкой, означающей «сейчас покажу, как это делается», поставил чудовищный инструмент в исходную позицию и смочил языком внутреннюю поверхность мундштука величиной с кофейную чашку. Успев только выпятить губы от непривычного вкусового ощущения, Маклил закатил глаза и упал на землю, как сложившийся парашют. Психиатр едва успел выхватить у него офиклеид, чтобы мундштук не выбил Маклилу передние зубы.
Он аккуратно приставил офиклеид к дереву и удобно уложил Маклила. Посчитал пульс, положил голову набок, чтобы пациент не захлебнулся слюной, и снова полез в свой саквояж. Встав на колени у распростертого тела, он ввел под кожу иглу шприца и впрыснул ему смесь транквилизаторов (Френкеля, хлорпромазина и резерпина) со скополамином, повышающим внушаемость, в тщательно подобранной концентрации.
Затем принес воды и осторожно обтер губкой губы Маклила, чтобы не пришлось терять время еще на один обморок, когда пациент очнется и вздумает снова облизнуться. Делать было больше нечего, поэтому психиатр сел рядом и стал продумывать дальнейшие шаги.
Точно по расписанию, в соответствии с показаниями наручных часов психиатра Маклил застонал и слабо кашлянул. Не теряя ни секунды, психиатр твердым уверенным голосом приказал ему не двигаться. И не думать. Оставаясь вне поля зрения расфокусировавшихся глаз Маклила, он втолковал ему, что тот должен доверять стремящемуся оказать помощь и не беспокоиться из-за путаницы в голове. «Вы не знаете, кто вы и как сюда попали», — информировал он Маклила. И еще сообщил ему возраст — 37 лет, хотя на самом деле Маклилу было за сорок, — но психиатр знал, что делает.
Маклил послушно лежал, обдумывая сообщенные ему факты, и ждал дальнейшей информации. Он знал, что должен верить этому благожелательному голосу, знал свои возраст и имя. Он лежал и мариновался в густоте этих фактов. Наркотики, не замутив сознания, сделали его послушным, податливым, доверчивым. Психиатр наслаждался этим зрелищем: «О, азациклонол, — распевал он про себя, — о, прелестный пиперидил, сильненький гидрохлорид, симпатичнейший серпазил…» Уверенным шагом он вошел в хижину, где отыскал приличную одежду, носки и ботинки, вытряс их и натянул на своего лежащего пациента. Затем провел Маклила к машине через лужайку, все время напевая, потому что нельзя встретить никого счастливее специалиста высокого класса после с блеском выполненной задачи. Маклил откинулся на спинку кресла и с удивлением оглядел хижину, офиклеид с прощальным отблеском угасающего солнца на раструбе, но психиатр твердо сказал, что все эти вещи никакого отношения к нему не имеют, вообще никакого. Маклил с облегчением улыбнулся и перевел взгляд на пейзаж за окном. Когда они проезжали мимо магазинчика, Маклил встрепенулся, но ничего не сказал и вместо этого спросил, действует ли уже платформа Ардсмер. Психиатр мог с трудом собраться для ответа, потому что испытывал страстное желание замурлыкать, как кошка, от удовольствия: платформа Ардсмер, две остановки не доезжая родного пригорода Маклила, была восстановлена после пожара шесть лет назад, — теперь он наверняка знал, что Маклил живет мыслями тех лет, что предшествовали всем неприятностям, тех лет, когда он, конечно, мог говорить. Но обо всем этом психиатр умолчал и серьезно ответил, что станция Ардсмер снова открыта. И спросил, что еще интересует пациента?
Маклил внимательно обдумал вопрос, но так как его неожиданно возникшее любопытство было удовлетворено, а все существо пронизывала неколебимая уверенность, что в руках человека, который ведет машину, он в полной безопасности, что некоторая путаница в голове не должна его беспокоить, и так как команда не думать все еще оставалась в силе, он безмятежно покачал головой и снова принялся разглядывать дорогу, катящуюся под колеса автомобиля. «Камнепад», — вполголоса проговорил Маклил, когда они проехали соответствующий знак. Психиатр весело вел машину вниз по горной дороге и дальше через равнину, обратно к тому городку, где брал напрокат машину. Оставив там ее у железнодорожной станции («Переезд», — пробормотал Маклил), он забронировал купе на ближайший поезд. Самолет не подходил, так как не создавал интимности, необходимой для успешного завершения принятого плана, а быстрота передвижения не согласовывалась бы с почасовым графиком лечения, который психиатр решил применить.
До отправления было достаточно времени, чтобы спокойно и душевно пообедать. Затем подошел поезд, и они заняли свое купе.
Психиатр выключил верхний свет, оставив только одну лампочку для чтения, и наклонился к пациенту. Зрачки Маклила, как и положено, расширились, приспосабливаясь к более тусклому освещению, психиатр свободно откинулся и спросил о самочувствии. Маклил прекрасно себя чувствовал, в чем и признался. На вопрос: «Сколько вам лет?» — он ответил: «Тридцать семь», — но голос звучал несколько неуверенно.
Воздействие скополамина подходило к концу, но транквилизаторы еще некоторое время будут сдерживать желание сопротивляться чужой воле, чем и решил воспользоваться психиатр. Он глубоко вздохнул и смело снял первоначальную установку, открыл Маклилу его истинный возраст и рассказал, где его нашел и в каком состоянии. Удивленное выражение на лице Маклила сменилось более неопределенным, которое, однако, нельзя было назвать несчастным, когда он вымолвил: «Проводник» (так гласила надпись под кнопкой на стене) — и сообщил психиатру, что теперь он может читать.
Психиатр величественно кивнул, но никак не прокомментировал это событие, предоставляя пациенту вариться в собственном соку, пока его поведение развивалось в требуемом направлении.
Маклил отрывисто потребовал ответить, почему он потерял дар речи и разучился читать. На что психиатр приподнял брови и одарил его улыбкой, означавшей «рад бы и сам узнать», потом предложил лечь спать, а все вопросы обсудить утром. Вызвал проводника застелить постели и как бы невзначай попросил принести вечерние газеты. Что тот и сделал. Никакой реакции со стороны Маклила. Задумчиво он натянул на себя запасную пижаму психиатра и лег.
То ли от того, что Маклил намеренно разбудил его, то ли от того, что поезд замедлил ход, но около трех часов ночи психиатр проснулся и почувствовал на себе застывший взгляд Маклила, который неподвижно стоял около его полки. В глаза еще бросилось, что лампа над полкой Маклила была зажжена, а пол устлан газетными листами. Ровным голосом без тени эмоций Маклил проговорил:
— Вы вроде как врач.
Психиатр признал справедливость его вывода.
— Тогда мой рассказ должен быть вам понятен, — продолжал Маклил. — Давно, когда я еще учился в колледже, мы с другом приехали в эти места покататься на горных лыжах. Произошел несчастный случай, друг сломал ногу. Осложненный перелом. Я его устроил как мог и пошел за помощью. А когда вернулся, на прежнем месте его уже не нашел. Вероятно, в беспамятстве и лихорадке он скатился со склона и упал в трещину. Два дня ушли на поиски, три — на попытки его оттуда выудить. Обморозился. Гангрена.
Психиатр старался не показать вида, что не понимает, что к чему.
