и «Конец – делу венец», «Принцесса Турандот» и сотни других спектаклей, которые объединяло только то, что на каждом из них, сезон за сезоном, я напрасно мечтал увидеть тебя.
Иногда, чтобы успокоиться и перевести дух, в дни, когда шли уже виденные мной спектакли, я уезжал на Ходынское поле. Здесь был расположен московский аэродром. Летать мне все еще не разрешали, однако наблюдать за взлетами и посадками никто не запрещал. Разглядывая взмывающие вверх самолеты, я вспоминал машины, которые когда-то были в моем распоряжении. Закрыв глаза, я проходил за ангаром ангар: «Альбатрос» завода Лебедева и «Депердюссен» завода Дукса, боевые и учебные «Фарманы», самолеты «Моран», «Марчет» и «Ньюпор». Порой я даже покупал билеты! Не в театр, но в другие города. Никуда лететь мне, конечно, не нужно было, однако очень хотелось. Полуграмотный век; пока необученные советские граждане боялись даже подходить к небесным машинам, без всякой надобности я летал в Ленинград и в Нижний Новгород. Восторг! Глядя в иллюминатор, с интересом рассматривая заштопанное, как жизнь моя, крыло, я улыбался и нисколько не сомневался, что однажды обязательно вновь полечу в Киев, но уже только с тобой!
Сложно поверить, но эту запись я делаю в небе. Да, пускай сейчас я обыкновенный советский пассажир, но нет никаких сомнений, что совсем скоро все переменится, и я буду за штурвалом! Я буду управлять самолетом, и рядом со мной непременно окажется Вера, вот только бы поскорее мне отыскать ее!
Отыскать тебя не получалось, а вопросы «товарищей» повторялись:
«Нестеренко, ты женишься?»
«Да…»
«Когда?»
«Скоро…»
«Нестеренко, ты пойми, времена непростые, тебе нужно обезопаситься, иначе у нас начинает создаваться впечатление, что у тебя есть кто-то за границей…»
«Да нет у меня там никого!»
«Вот и славно! Мы, кстати, нашли для тебя очень хорошую советскую девушку…»
«Я же говорю вам, что у меня уже есть девушка, и я люблю ее!»
«Петя, ты можешь любить кого хочешь, но жениться надо!»
«Да зачем?»
«А затем, что и ты за ней приглядывать будешь, и она за тобой. Когда два человека друг к другу небезразличны – получается хороший советский брак».
Драматургия согласия. Не человек, но флюгер. Словно Фениксу, в который раз мне предстояло восстать из пепла собственной биографии. По возвращении в Советский Союз жизнь в очередной раз ставила меня перед выбором: белые – красные, любимая – жена. Что же тут думать, когда такие сваты?!
Так в моей жизни появилась Антонина Александровна Егорова, дальняя родственница маршала СССР. Не прикрытие, а настоящая стена! Чтобы окончательно перестраховаться, мы завели ребенка, которого на всякий случай назвали Феликсом. Жена предлагала другое имя, однако я стоял на своем:
«Со мной, да и с тобой не очень понятно, что будет, а ему с этим именем еще здесь жить да жить; если окажется в детском доме – Феликса будут меньше бить…»
«Или наоборот! Кто там с детей спросит? Может, уж лучше тогда Иосифом?»
«Нет», – почти беззвучно, едва заметно качая головой, отвечал я.
Витраж счастливой советской семьи был собран. Работа, правильные родственные связи и имена. Кажется, в первые годы в новой стране я был до того осторожен, что повторил ошибку миллионов советских граждан: я был так аккуратен, что сын мой вырос пламенным коммунистом. Себестоимость жизни. Настоящее определяет будущее. Детей. Даже спустя сорок лет, в восьмидесятые, когда распыляться в верности Стране Советов в общем-то более было не нужно, Феликс строчил брошюры и агитки вроде «Военно-патриотическое воспитание молодежи» и «Теория и практика советской печати». От всего этого, конечно, было грустно, но что уж тут поделаешь – XX век. 23 июня 1941 года меня арестовали у него на глазах, однако сын мой решил преданно служить Советскому Союзу. Впрочем, иногда я думаю, что он делал это только для того, чтобы обезопасить собственных детей.
«Как говорил Гераклит? Рожденные жить, они обречены на смерть, да еще и оставляют детей, чтобы родилась новая смерть…»
Впрочем, до сына моего было еще далеко. Я только вернулся в Москву и, привыкая к печи крематория, каждый день экспериментировал с температурой. Всякому новому гражданину, как любил шутить Блохин, я оказывал горячий прием.
Многие полагают, что крематорий – это страшно и печально, однако ничего особенного в буднях здесь нет. Трупы и трупы, сколько их было за эти годы? Лично у меня сложность возникает только с детьми. Говорят, что с годами случается профессиональная деформация, ровно так же, как в СССР у меня должна произойти гражданская деградация, однако пока этого нет – к малышам я привыкнуть никак не могу. Загружая в печь ребенка, я всякий раз стараюсь успокоить себя тем, что этому созданию чрезвычайно повезло: чем меньше ты прожил в Советском Союзе, тем лучше…
Эту страницу – еще до ареста – я вырвал из дневника.
Первое время я работал только по утрам – трупы расстрелянных появились в моей жизни не сразу. Когда однажды ночью в дверь мою вдруг начали стучаться неизвестные, я подумал, что это арест.
«Надо же, – удивился тогда я, – зачем же они дали мне устроиться на эту работу? Для чего сделали первым директором крематория и столько лет не трогали, если теперь пришли арестовывать? Почему сразу не расстреляли меня?»
Однако задержания не произошло. Блохин и Голов отвели меня к грузовику и, приподняв тент, едва ли не в унисон объяснили: «Надо утилизировать…»
Я заглянул в кузов и увидел тел пять.
«Сделаем», – спокойно ответил я, я был человеком понимающим.
То, что все трупы оказались с простреленными головами, я заметил уже только возле печи. Никаких вопросов я тогда, конечно, не задал. Есть вещи, которые и так понятны.
Это дело не мое. Утром сжигать или ночью – разницы никакой нет. С дыркой люди или без, чего думать про это, если они уже мертвы? Я всего лишь превращаю серую массу в серую массу…
Функция моя была очень проста: тело загрузил, прах вытащил, остатки костей перемолол в кремуляторе. После – собрал весь прах, вынес его на улицу да высыпал в яму. Остальное не ко мне. Я никаких советских законов не нарушаю. Большие товарищи решают – я же всего только ставлю точку в человеческой судьбе…
Хранить на правах шифра
Подлежит возврату в 48 часов 16 декабря 1934 г.
30/00/1211/ОП
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
Председателю Верхсуда РСФСР
Председателю Облсуда – т. Степанову
Председателю Горсуда – т. Смирнову
л и ч н о
1) Верховный Суд Союза ССР открыл специальное помещение для приведения в исполнение приговоров с высшей мерой
