толкнулось в грудь изнутри, когда отец подошёл к докторше и приобнял за талию.
И почему мне кажется, что меня дурят… — пропустил Мирослав волосы сквозь пальцы, сжал, потянул, глядя, как отец с докторшей обсуждают что-то забавное. Как она убирает с его рукава невидимые пылинки, совсем не как лечащий врач, а как любимая самочка мартышки ловит у самца блох. — … но у меня уже нет права сказать, что меня что-то не устраивает.
— У тебя такое лицо, — услышал он голос Крис. — Словно свет горит, а дома никого нет.
— Ты, кажется, хотела поговорить? — повернулся Мир и тряхнул головой, приходя в себя.
— Не сейчас. Вечер только начался. Твоя мама — чудесная женщина. Я хочу провести этот день с тобой, и потом всё испортить, а не наоборот.
— Спасибо за откровенность, — улыбнулся Мир. Подтянул её к себе. Скользнул рукой по талии, потом ниже. — Что? Серьёзно? На тебе нет… — приподнял он одну бровь.
— Не подобрала ничего подходящего по цвету, — невинно пожала она плечами.
— Видит бог, меня спровоцировали, — закинул он её на плечо.
— Что?! Нет! Куда? Дикарь! — возмущалась она, пока он нёс её к гостевому домику. — Варвар! Нахал! Неотёсанный слесарь!
— Механик, — поправил Мир.
— Грязный механик!
— Звучит как неплохое название для порнушки. Продолжай!
— Бесстыжие рашпили! Горячие шПихели! Фланцевые притирки! — выкрикивала она сквозь смех.
— ШТихели, — смеялся вместе с ней Мир, — не шПихели.
Поставил её на пол. Захлопнул за собой дверь.
— ШПихели звучит лучше, — улыбнулась она и обвила его шею руками.
— Определённо лучше, — сказал Мир в её губы, едва справляясь с дыханием, с дрожью, что она в нём вызывала, с горячим, невыносимым желанием, что был не в состоянии сдерживать. — М-м-м, — облизал он её нежные, сладкие, пахнущие ванилью губы.
— Да, мне тоже нравится эта помада, — засмеялась она.
А потом потянула его за волосы и стало совсем неважно какого вкуса её помада и есть ли на ней трусики — они всё равно продержались бы недолго...
Глава 18
— А чем занимается твоя мама? — лежала Крис на спине, закинув руки за голову.
На её матовой коже играли блики фонарей, что уже зажгли в саду. Слух ласкала музыка. В маленьком уютном гостевом домике в глубине сада, пахло сухими травами, свежим бельём и её духами. Эти духи, сложные дерзкие легендарные, чувственные, на её коже раскрывались совершенно особенно.
— Непростой вопрос. — Мир лежал на боку, подперев рукой голову, и рисовал узоры пальцем на её животе. — Она управляет благотворительным фондом, созданным в память о моём брате. Сергей в десять лет умер от лейкемии, и мать с отцом учредили фонд помощи больным детям. Ну и в рамках своей работы она устраивает разные мероприятия по сбору денег, аукционы, благотворительные вечера, концерты и прочие светские мероприятия не только для своего фонда, но и вообще.
— Женщина из высшего общества?
— Вроде того. Работа, где важны связи, статус, репутация и всякие тонкости, которые не понять, как уживаются в моей матери: дипломатичность и требовательность, деликатность и чёрствость, целеустремлённость и необязательность. Второе почему-то всё больше относится ко мне, а первое — ко всем остальным людям.
— Поэтому ты боялся, что твой подарок ей не понравится?
— Я не боялся, я знал. Он ей и не понравится. Я её раздражаю с самого детства. Не знаю почему, может, потому, что Серёжа умер, а я остался, но всё, что я делаю и говорю, вызывает у неё отторжение и неприятие. Мои друзья, моя работа, мои подарки. Она не похвалит, не похвастается, не поблагодарит, разве что дежурно. Я — самое большое разочарование в её жизни.
— К твоим девушкам она относится также?
— У меня было не так много девушек, — усмехнулся Мир. — Я… В общем, не бабник. Скорее наоборот.
— Да?! — уползли вверх по лбу её брови. — Никогда бы не подумала. Ты скромничаешь.
— Вовсе нет, — улыбнулся Мир, а потом вздохнул. — Девушка, которая была мне дорога и погибла, моей матери не нравилась настолько, что она даже не пошла на её похороны. И сделала вид словно её и не было.
— И ты всё равно с ней общаешься? И делаешь для неё эти потрясающие вещи из железа?
— Не такие уж они и потрясающие. Но спасибо, — глянул он на неё коротко и улыбнулся. — А так, да, терплю, молчу и со всем соглашаюсь.
— Почему?
Мирослав пожал плечами.
— Жалею. Берегу. Другой матери ведь у меня не будет. А эту уже не исправишь, — он вздохнул. — Она не виновата, что меня не любит. А я ничего не могу поделать с тем, что наоборот.
— Удивительно, сколько в этом силы. Настоящей силы, не напускной, непоказной, нелицемерной. Искренней и тихой. Силы терпеть и заботиться, вопреки всему. Хотя это так несправедливо, что одних детей любят, а других нет.
— Жизнь вообще несправедлива. И так несправедливо коротка.
— Ты сказал, брата звали Серёжа? Снова Сергей Сергеевич Сарматов? В семье всех старших сыновей называют Сергей?
— Нет. Мой отец — единственный сын. А его отец был младшим в семье. Но родители так решили.
— А каким он был? Твой брат?
— Смелым. Мужественным. Добрым. Заботливым. Честным. Я всегда хотел быть похожим на него. Мне тоже очень его не хватает. А иногда кажется, что я его подвёл. Он бы справился лучше. Это, кстати, его книга «Кодекс самурая». Он мне подарил. Прости, что я к тебе снова с ней пристал, — усмехнулся Мир. — К слову пришлось. Чёрт, вроде не пил, — выдохнул он.
— М-м-м?.. — она
