Как неоднократно признавались в этом сами большевики, все советское хозяйство, вся их экономическая система была построена на «проживании», «проедании», «растрате» – таковы их подлинные выражения – полученных в наследство от буржуазного строя, от дореволюционной России капиталов – будь то капитал денежный, или вещный (машины, железнодорожный подвижной состав, дома и т. п.), или «живой» капитал, заключающийся в накопленных десятилетиями знаниях и опыте инженеров, рабочих и т. д.
Еще «контрольные цифры» на 1925/1926 год ставили задачу: «прекратить растрату основного капитала во всех тех отраслях хозяйства, где этот процесс еще имеет место».
Что эта цель и сейчас – в 1927 году – не достигнута, об этом свидетельствует хотя бы передовая «Экономической жизни» от 17 августа 1927 года: «Можно считать установленным, что в течение последних лет транспорт хронически проедал свой основной капитал».
Но когда после всех произведенных разрушений большевикам пришлось в интересах самосохранения и удержания власти подумать о восстановлении разрушенного, перед ними встал роковой вопрос о необходимости громадных капиталов, исчисляемых миллиардами золотых рублей.
Откуда же взять капитал в стране, где не только «растрачен» и «проеден» старый капитал, но где старательно уничтожены самые побуждения и отсутствуют правовые предпосылки – для накопления нового капитала?
Действительно, единственная область, где происходит реальное накопление капитала в советской России, это – сфера крестьянского хозяйства. Но здесь это накопление происходит почти исключительно в формах натуральных (увеличение количества скота, новые постройки и т. п.), а поскольку происходит некоторое накопление и в денежной форме, крестьяне всего менее склонны доверять свои сбережения советской власти. Об этом свидетельствует статистика советских сберегательных касс.
Другой теоретически возможный источник капитала – это сама казенная промышленность. Это то «социалистическое накопление» – о котором так много говорят большевики. Но здесь, как известно, за немногими исключениями, происходит не накопление новых, а растрата старых капиталов.
При таких условиях большевикам ничего не оставалось, как искать суррогатов накопления капитала.
Сначала – в 1925/1926 году – они рассчитывали получить большие суммы, необходимые в этом году для восстановления разрушенной промышленности, одним смелым ударом, одной удачной спекуляцией: скупить задешево крестьянский хлеб и другие сельскохозяйственные продукты, использовать свое монопольное положение на рынке, и продать этот хлеб с прибылью за границей.
Но тут-то на первых порах оказалось, что «регульнуть» мужика не так просто. Крестьяне хлеб продавали неохотно: и чтобы побудить их усилить продажу, советским закупочным органам пришлось сильно поднять цены. В результате, вместо спекулятивного «заработка» в несколько сот миллионов рублей, пришлось приплачивать по убыточному хлебному экспорту.
Тогда обратились к другому источнику – выпуску денег. По тем же «контрольным цифрам» на 1925/1926 год выпуск новых денежных знаков должен был достигнуть за год 830 млн. рублей и дать, таким образом, новые значительные средства на восстановление разрушенной промышленности. Но уже в первые месяцы, когда новая эмиссия едва достигла 200 млн. рублей, обнаружились явные признаки новой инфляции (т. е. чрезмерности выпуска), со всеми ее опасными для советского хозяйства последствиями. Большевикам пришлось быстро затормозить дальнейший выпуск. Таким образом, и этот суррогат реального накопления капитала не оправдал возлагаемых на него надежд.
Тогда обратились к третьему, наиболее реальному и действительному суррогату свободного накопления капитала. Все виды налогов – в первую очередь единый сельскохозяйственный налог и все косвенные налоги были резко повышены; и отныне почти вся тяжесть финансирования нового промышленного строительства была перенесена на государственный бюджет.
По признанию Рыкова и других большевицких главарей, и этот источник использован почти до предела возможного; между тем изношенность старого оборудования фабрик и заводов достигла таких размеров, что и средств, добываемых в порядке усиленного обложения населения, в первую очередь крестьянства, – не хватает.
Таким образом, попытка замены свободного творчества и свободного сбережения, творческого образования капиталов, которое во всех странах дает средства для восстановления и расширения промышленности, замены их социалистическими и спекулятивными суррогатами – потерпела полную неудачу. Этот вопрос и не может быть разрешен до тех пор, пока не будут восстановлены в России хозяйственные и правовые предпосылки накопления капиталов и вообще сбережения: производительное частное, а не паразитическое казенно-социалистическое хозяйство, и основанный на частной собственности прочный гражданский правопорядок.
Но далее можно было бы привести сотни свидетельств самих советских хозяйственников, что советская власть и при расходовании собранных денег оказывается расточителем и скверным хозяином.
Все эти свидетельства и сейчас покрываются той характеристикой советского хозяйствования, которая более года тому назад была дана Рыковым в бюджетной речи, произнесенной в союзном ЦИКе:
«Капиталист, начинавший лишь свою капиталистическую карьеру, сначала пешком ходил несколько лет, отказывая себе иногда в самом необходимом, а потом уже покупал себе автомобиль, а у нас часто начинают с автомобиля» («Экономическая жизнь» 15 апреля 1926 г.).
За последние два месяца опубликованы результаты целого ряда обследований «капитального строительства», произведенных, главным образом, Рабоче-Крестьянской Инспекцией.
Выводы их – с небольшими отклонениями и вариациями – сводятся к тому, что строительство ведется нерационально и дорого и что поэтому затраченные суммы не дают того экономического эффекта, который они должны были бы дать в нормальных условиях. И здесь Высший Совет Народного Хозяйства, представляя Совету Труда и Обороны очередной доклад по этому вопросу, счел нужным избрать для него в виде эпиграфа слова того же Рыкова, сказанные им почти год тому назад: «Мы строили не то, что надо, не там, где надо, и не так, как надо» («Торгово-промышленная газета», 27 июля 1927 г.).
Большевики одинаково не умеют ни создавать новое, ни использовать имеющееся. Безошибочный критерий в данном случае – высокая себестоимость изделий советской промышленности. При этом все категорические приказания и директивы, исходящие из центра, о снижении себестоимости оказываются бессильными и недействительными.
Не скрывают большевики и причин этой высокой себестоимости: «Высокий индекс вздорожания сам по себе обусловливается скверной работой предприятий», – читаем мы в передовой «Экономической жизни» от 14 августа с. г. А более глубокая причина этой «скверной работы» советской промышленности заключается, во-первых, в ее монопольном положении, при котором исключается важнейший стимул к удешевлению и улучшению производства; и, во-вторых, в замене живительной частной инициативы и личной ответственности предпринимателя инертностью, безличием и безответственностью громадной бюрократической машины.
Таким образом, ни одна из поставленных большевиками задач, в порядке осуществления «куцего» социализма, не была осуществлена. Хозяйственная «стихия» отказывается подчиняться советским планам. В казенной промышленности осуществлению их мешает бесхозяйственность собственного аппарата. Проблема замены свободного образования капиталов социалистическими суррогатами оказалась еще менее разрешимой. «Индустриализация» сводится, по утверждению самих большевиков, к бесхозяйственному распылению средств, не дающему надлежащего экономического эффекта.
И только в одном отношении – но совсем не «социалистическом»! – большевики имели успех: им, в общем, удалось создать аппарат «перекачки» средств из крестьянского хозяйства в свое, советское хозяйство в размерах, обеспечивающих непосредственные потребности самой власти. Достигнуто это было, главным образом, восстановлением старой финансовой системы.
Можно было бы привести множество эпизодов из советской печати, подтверждающих, что живой опыт коммунистического хозяйничанья или, вернее, советской бесхозяйственности изжит и продуман в России до конца. Иллюзии, если они и были внушены коммунистической пропагандой русским рабочим и крестьянам в первые годы советского господства, выветрились. Истинная сущность советской экономики как системы небывалой экономической эксплуатации, ведущейся в интересах коммунистической партии и ее заправил, выявилась во всей своей наготе.
