а ключ теряется. Потому что врывается господин быт. Мишка заболевает, тепла все — таки не хватило, а дозвониться Андрею Платон не может. Злится, нервничает, хотя я и сказала, что Мишка быстро выздоровеет. Но сама уже не уверена, когда к обеду малыша начинает тошнить.
— Так, я до деревни дойду, тут недалеко должно быть.
— А почему не на машине?
— Потому что, Аврора, я ее оставил, как и все, что у меня было. Потому что выбрал тебя. Если ты этого вчера не поняла, — злится он, а я за шею обнимаю, целую, даю понять, что я рядом, что никуда не денусь.
— Да не волнуйся ты так, — усмехается он, натягивая куртку. — Я же не совсем без денег. Просто схожу до аптеки и куплю из продуктов чего там надо. Ты только список напиши.
Я быстро делаю, как он просит, а сама еще долго слежу за тем, как он отходит от дома. Не могу не смотреть. Я всегда думала, что такие, как он, беспомощные, а оказалось, что вполне себе самостоятельный. И конечно он не хочет общаться с Мишкой, но я этого и не жду.
Потом правда вспоминаю, что из-за Мишки так и не узнала, что там творится с его отцом. Понятно только, что они поругались, и что Платон отказался от всех благ в мою пользу. И мне конечно это дико приятно, но пугает до одури. Это ведь получается ответственность за его будущее на мне. А если я не вывезу? А если он не сможет смириться и будет меня обвинять?
Весь день мучила себя подобными мыслями. Пока с Мишкой возилась, пока готовила суп и второе, в надежде дождаться Платона на ужин. Пока читала все, что есть в пыльных коробках, которые перевезли сюда, черт знает, когда.
Интересно, чей это дом?
Ближе к девяти вечера, когда Мишка наконец засыпает, возвращается Платон. Волновалась я конечно сильно, но каждый раз вспоминала наши клятвы и успокаивала себя, что он точно меня здесь не бросит.
Не бросил. И видеть его просто счастье. Оно заполняют каждую клеточку моего тела, наполняет меня силой, надеждой и стыдно признаться — возбуждением.
Платона не узнать. Белая рубашка стала почти черной, а на руках пятна, но лицо спокойное. В руках пакеты, которые он ставит на пол.
— Продукты и лекарства. А еще шмотки мне дали, а то на стройке это дерьмо быстро превратится в негодность, — он кивает на себя и раздеваться начинает.
— Стройка? — не понимаю, но помогаю раздеться. Стянуть грязь с идеального, пропитанного потом тела. — Вода есть? В душ бы надо, воняю как свинья.
— Да, конечно, — спешу включить душ и приготовить второе полотенце, других у меня нет. Машинки здесь тоже нет, так что придется стирать руками.
Платон появляется на пороге в одних фирменных боксерах, но тут же снимает и их. На меня почти не смотрит, а я обижаюсь конечно, хотя и вижу, как дико он устал. Он полоскает лицо под струями, а я ужасно рада, что есть хороший душ. Он такой красивый. Смотреть, как по его телу спускаются игривые капли одно удовольствие.
— Платон, — тихонько зову, а он моет голову с моим гелем для душа, который я успела схватить и потом только на меня смотрит. Не забыв изо рта струю воды спустить. — Поговори со мной. Пожалуйста.
— Давай завтра, Аврор. Пожрать есть что?
— Пожрать конечно есть, — злюсь я. Весь день ждала, а он будет меня завтраками кормить? — Но услышать, что происходит, я хочу именно сейчас.
— Серьезно? Решила меня попилить? Я весь день на стройке как проклятый вспахивал, и вместо улыбки и ужина слышу требования. Заебись, начали семейную жизнь. И где он, тот рай в шалаше? Может поэтому муж…
— Лучше закрой рот, — отрезаю, бросаю полотенце в раковину и ухожу. Прибавляю отопление и иду ложиться к сыну. Слышу, как гремит на кухне посуда, слышу, как несколько раз Платон выругивается. А спустя полчаса дверь спальни открывается.
— Аврор, спишь?
Не отвечаю. Сейчас я видеть его не хочу. Словно я тащила его в эти отношения, словно я хотела чтобы моя жизнь перевернулась вверх дном. Слезы обжигают щеки, и я отворачиваюсь, чтобы не видеть как мужской силуэт сияет в свете проеме.
Отрубаюсь почти мгновенно, а на утро выхожу, надеясь, что сегодня настроение Платона получше. Да и мне в свете дня кажется, что я зря на него наехала. Могла ведь и подождать.
Но на кухне было пусто, части вещей — рабочих — тоже не было. А вчерашний ужин съеден подчистую. Даже супа не осталось.
Ладно, приготовлю еще. Все равно заняться здесь нечем.
Весь день мы с Мишкой лечимся, играемся, придумываем сказки, гуляем по огороженной территории. Несколько раз мне кажется, что рядом проезжает машина, и в такие моменты я завожу Мишку в дом. Мне страшно. Особенно от не знания того, почему мне должно быть страшно. Что может сделать отец Распутина? Не зверь же он в конце концов. Вряд ли заставляет сына жениться ради бизнеса, там, как всем известно у него и так полный порядок.
Тогда в чем дело. И почему Платон упорно молчит.
Он, кстати, возвращается ровно во столько же. Мишка правда еще не спит. Так что после душа мы ужинаем вместе. Платон упорно не разговаривает. Даже малышу уделяет больше внимания, чем мне. Бесит это конечно. Некрасиво ревновать к собственному ребенку, но мне так и хочется закричать, что вообще — то здесь есть еще и я.
В итоге мы снова расходимся по разным комнатам и только на третий день ночью меня будят прикосновения к ногам и спине. Ничего не понимаю, еле разлепляю веки, чтобы понять, что происходит.
Оказывается, Платон просто несет меня в другую комнату. А я вместо того, чтобы сопротивляться, цепляюсь за него руками. Он укладывает меня на кровать и просто ложится рядом. Мы лежим неподвижно и просто молчим. Мне
