знания и опыт души передаются телу, выводя умения далеко за текущий ранг. Пять дней назад я ходил с трудом, привыкая к телу, а теперь могу делать сальто и спокойно ходить на руках. Ловкость возросла многократно — думаю, через неделю я того же Арамазова смогу без всяких иллюзий на лопатки уложить.
Накачанное зельями тело переносило жесточайшие тренировки. Я не стал за вечер в тренировочном зале прекрасным бойцом, но адаптировался к нагрузкам аномально быстро. Заново нарабатывал рефлексы нового тела, ставил удары.
Я тренировался, пока не падал от изнеможения. Но там, где раньше я заработал бы переутомление и разорванные мышцы, теперь получал силу и скорость. А с симбионтом прогресс в тренировках вырастет в разы.
Сегодняшний вечер я также планировал провести в компании меча и копья, отрабатывая бой с тенью, или даже наплевать на конспирацию и вызвать тролля, чтобы пофехтовать против полноценного противника, но во время моей разминки в северное крыло пришла одетая в черное платье Ника. Девушка сморщила носик, глядя на пыльные стены, и с неодобрением покосилось на вспотевшего меня.
— Почему ты еще не собрался?
— Мы куда-то идем? — спросил я, не переставая наносить удары копьем.
— Вообще-то да, мы куда-то идем. Не удивлена, что ты забыл. Собирайся, нам нужно успеть в Академию, на вечер памяти.
— Куда-куда?
— На вечер памяти, посвященный погибшим во время прорыва в Академии, — спокойно повторила Ника.
— Звучит скучно. Я мысленно с тобой, поставь там свечку за меня, или что обычно делают на вечерах памяти.
Девушка вздохнула.
— Айдар, я понимаю, ты считаешь, будто можешь делать все, что угодно — открывать часть особняка без одобрения отца, третировать охрану или даже сунуться в осколок, где можешь погибнуть. Но есть определенные нормы поведения, которые выполняют все. Никому не интересно, хочешь ты туда идти, или нет. Ты пойдешь, потому что туда пойдут все преподаватели, учащиеся и даже некоторые родители. Выслушаешь речь президента, помолчишь на минуте молчания вместе со всеми, а потом вернешься и продолжишь свою тренировку.
— Все еще не убедила. Зачем мне тратить на это время?
— Затем, что эти люди учились вместе с нами. Ходили по тем же коридорам, что и мы, сидели за теми же партами. Если бы судьба повернулась иначе, может, именно мы лежали бы сейчас в земле, а они — собирались на этот вечер памяти. Я думаю, мы должны присутствовать там — показать, что нам не все равно.
— Но мне как раз все равно. Не вижу смысла в том, чтобы выражать соболезнования людям, которых я не знаю, и о людях, которых не знал.
Ника задумчиво кивнула, ушла, а через пять минут вернулась.
— Я передала твои слова отцу, но тот против того, чтобы я поехала туда одна. Так что сходи в душ, оденься в черное и поехали.
Ладно… Ладно. В таком случае, поеду, но займусь там тем, чем пожелаю.
Пока сидели в машине, я прихваченной из дома ручкой чертил на ладонях печати. Если уж поехал, лучше взять из ситуации максимум.
Прощание решили устроить в АУЛЕ, как называли актовый зал в Академии. Ярко светились многочисленные лампы и фонари, освещая и широкую сцену, и ровные ряды обитых красным бархатом кресел. У входа в аулу стояла тумба, на ней — пять фотографий с черной лентой. Из всех я знаю только нашего покойного преподавателя, который вместо следования инструкциям и эвакуации группы задержался рядом с порталом и был разорван пространственным искажением. И особого сочувствия к человеку, который не организовал подростков, спасая их жизни, да и своей рискнул, не испытываю.
Ника сопровождала меня. Мы сели в задних рядах, подальше от сцены.
Оглядевшись, заметил главу Академии. Тот разговаривал о чем-то с заплаканной женщиной, видимо, родственницей одного из погибших.
Скорее всего, президенту плевать. Только вот он не может не провести это мероприятие — как же, уронит престиж Академии. Лучше бы озаботился защитой заведения, или — качественной подготовкой учеников, чтобы при следующем прорыве люди не остались на месте, а либо ломанулись на выход, как гласит инструкция, либо в осколок — набивать ядра и совершать подвиги, если будут уверены в своих силах.
Наконец президент поднялся на сцену. Мне с первых строк стало понятно, что его речь — чистейшей воды стрелочничество. Мужчина под видом сочувствия просто перекидывал ответственность.
— Я всегда говорил: нет ничего лучше озвученной правды. Пусть горькой, обидной, но правды. Поэтому я скажу: да, мы были не готовы. Я прошу прощения у родственников всех присутствующих за это. Мы не получили предупреждение о КМА, а потому не успели подготовиться к атаке. Мы не успели среагировать и закрыть осколки, которые одновременно возникли на разных этажах…
Дальше я не слушал оправдания и выгораживания. Вместо этого сидел с открытыми глазами и самым внимательным видом, но находился во внутреннем мире, восстанавливая повреждения стен, латая крохотные трещины, возникающие там, где еще недавно восстанавливал перегородки едва ли не из песка. Внутренний мир пока не восстанавливался сам, но уже был далек от того печального состояния, когда балансировал на краю полного разрушения. И судя по тому, что меня больше не посещают взрывы эмоций, а на разум не давят гормоны, я все больше и больше становлюсь собой настоящим.
— Айдар! — толкнула меня сестра, отвлекая от ремонта. Я посмотрел на сцену, в сторону которой Ника дернула головой. — Тебя пригласили!
Полный зал — сотни человек в черном шептались, глядя на меня. Президент, стоящий за трибуной, сжимал микрофон в побелевшей ладони. Взгляд мужчины не выражал ничего хорошего: думаю, если бы сейчас меня поставили напротив него в пустом зале и вручили арбалет, он бы не думая вдавил спусковой крючок.
Я поднялся и пошел к сцене, прикидывая десятки вариантов возможного разговора. Понятное дело, что президент решил разбавить негатив события поступком ученика, который зачистил осколок.
— Вот этот герой, — пожал мне руку президент, причем сдавил со всей силы, не сдерживаясь. — Если бы не Алмазов, погибших было бы гораздо больше.
Люди зааплодировали. Я обвел взглядом угрюмые лица, кивнул Нике.
— Можно я произнесу короткую речь? — указываю на микрофон и получаю его.
— Спасибо за аплодисменты, но не нужно. Я уверен, на моем месте так поступил бы каждый из вас, господа. И каждый из моей группы, если бы люди не растерялись, если бы не увидели ужасной смерти… — черт, как же его звали?…
