— Наверно, поэтому у вас ничего и не получалось, — сказал Уайлд. — Но мне бы хотелось посмотреть остров. У Охотника есть насчет него кое-какие планы.
Уайлд крикнул Крейгу, чтобы тот держал курс на остров. Гравиплан поднялся на высоту десять миль и, развив полную скорость, полетел на юго-восток. Вскоре лес остался позади; теперь они летели над багрянистым морем. На горизонте показалась цепочка островов. Хороший был день, подумал Крейг.
Джордан, кажется, не прочь подружиться. А впереди — долгожданная встреча с Мидори Блейк.
Он посадил гравиплан на восточной оконечности острова, на почерневшей земле у знакомых домиков из серого камня. Им навстречу вышли Джордж и Хелин Тояма, улыбчивые седые люди в рабочих халатах. Крейгу все же удалось натянуть на левую ногу ботинок; больно, конечно, но ходить можно, если не зашнуровывать. Хелин сказала ему, что Мидори ушла в ущелье рисовать. Прихрамывая, Крейг отправился по тропинке, которая вела в ущелье. Слева, над обрывом, стояли дома Мидори и семьи Тоямы. Кроме них, никакого населения на острове Бертон не было. Остров считался своего рода святилищем, центром исследований фитонов, и танасис здесь никогда не применялся. Не считая Базы, это единственное место на планете, где постоянно жили люди. Мидори очень любила ущелье. Она рисовала его снова и снова. Крейг хорошо помнил эти скалы с прожилками кварца, водопад, пруд и танец фитонов в лучах солнца (серебристые стволы деревьев придавали этому свету сходство с лунным). Мидори говорила, что такой свет у нее на картинах никогда не получался. Крейг любил смотреть, как она рисует, особенно когда она забывала о нем и начинала что-нибудь напевать. Милая Мидори. Хорошо быть на одной планете с нею. Сквозь шум водопада и жужжание фитонов Крейг расслышал ее пение; она стояла перед мольбертом у кварцевой глыбы. Услышав звук шагов, обернулась и встретила его улыбкой.
— Рой! Как я рада! А я боялась, что ты все-таки решишь лететь домой.
Он смотрел на ее изящное маленькое тело в сером платье, на ее тонкое лицо с большими черными глазами, на темные волосы, уложенные в какой-то детской прическе. В ее голосе было что-то от птичьего щебета, и стремительной грацией своих движений она тоже напоминала птицу. Крейг счастливо улыбнулся.
— Одно время я жалел, что остался, — сказал я. — А сейчас этому радуюсь.
И он, прихрамывая, подошел к ней ближе.
— Что у тебя с ногой? — воскликнула Мидори. — Hу-ка иди сюда. Садись. — И она заставила его сесть на камень. — Что случилось?
— Это танасис меня куснул. Ничего страшного.
— Сейчас же сними ботинок! Он же давит!
Она помогла ему снять ботинок, погладила холодными пальцами его опухшую щиколотку, села рядом.
— Представляю, как тебе больно. Как же это случилось?
— Так… настроение было неважное, — сказал он. — Я сел на окружную стену, разулся и стал болтать ногами над танасисом.
— Глупый Рой! А почему, тебе было там плохо?
— Да так как-то… — Несколько ярких фитонов уселось на его голую щиколотку, и он не стал их сгонять. — Мы теперь ночуем в лесу, сюда не возвращаемся. Все эти новые ребята — «красные кружки». Я опять стал пустым местом…
— Ты хочешь сказать, они считают, что ты до них не дорос?
— Я и вправду до них не дорос, в том-то и дело. Понимаешь Мидори, у человека вся душа меняется, когда он убивает Красного Зверя. Я дождусь того дня, когда на этой планете будет полно Красных Зверей и на Мордене не останется ни одного парня, которого бы вот так одурачили.
— Фитоны не сдадутся, — мягко сказала Мидори. — Теперь это уже ясно. Мы проиграли.
— Вы, белконтийцы, может, и проиграли. А морденцы никогда не отступают.
— Проиграл танасис. Может быть, вы собираетесь стрелять по фитонам из ружей?
— Нет, зачем из ружей. Мы применим эту… транс…
— Транслокацию? Нет, этого нельзя делать! — Она поднесла пальцы к губам. — Ведь тогда танасис нельзя будет контролировать в полевых условиях. Я думаю, они не решатся.
— Мы решимся на все, — гордо сказал Крейг. — Те ребята учились на Белконти, и они знают, как обращаться с такими вещами. Другое дело, что…
Фитоны, сидевшие на их головах, плечах и на его голой щиколотке, тихо щебетали.
— О чем ты, Рой?
— Я рядом с ними чувствую себя неучем. Уже два года работаю на окружных стенах, а они только что с Белконти, но знают о фитонах больше, чем я. Если можно, Мидори, расскажи мне что-нибудь о фитонах. Я хочу им показать, что тоже немного смыслю в этом. Ну вот, например, скажи, фитоны что-то чувствуют?
Мидори немного помолчала.
— Ты знаешь, — сказала она, — я люблю фитонов. Это удивительные существа. Они одновременно и растения, и животные. На этой планете жизнь едина.
Фитоны, объясняла она, это летающие листья деревьев. А сами деревья связаны между собою. Все корни под землей соединены в одну систему, которая охватывает целый континент.
По гигантским корням — «магистралям» соки поступают в любых количествах туда, где они необходимы. Что-то вроде перистальтики. Дерево и «принадлежащие» ему фитоны составляют единый живой организм.
— Впрочем, — сказала она, — каждый фитон может «ужиться» с любым деревом, и фитоны часто перелетают с места на место. Здесь все соединено в одно целое. Считается, что мы в лаборатории классифицируем фитоны, но ведь это невозможно!
Они непрерывно меняются — и по форме, и по химическому строению. Никаких классов тут быть не может. — Она вздохнула. — Ну вот, это самое удивительное, что я о них знаю. Тебе это пригодится?
— Честно говоря, я плохо понял. Я же тебе говорил, что я неуч. Расскажи мне что-нибудь попроще, чем бы можно их удивить.
— Тогда скажи им вот что. Фитоны располагают системами пластид, и те могут синтезировать практически любые молекулы. Фитоны меняются так быстро, что это даже нельзя назвать эволюцией. Их способность к мутациям для нас просто непостижима. Мы работаем над танасисом, изобретаем новые яды и свободные системы, но со временем каждая из них сталкивается — по чистой случайности — с фитонами и деревьями, которые могут ей противостоять. И фитоны всей планеты получают необходимую информацию — с каждым разом все быстрее. Вот почему у танасиса нет шансов на победу.
— Зря ты так говоришь, Мидори. Ведь эта транслокация…
— И транслокация не поможет! — резко сказала она. — У фитонов неограниченная способность к транслокации. И полов у них будет столько, сколько им потребуется. Все фитоны как одно целое — это самая совершенная биохимическая лаборатория галактики. По сути дела, это сознание, может быть, даже интеллект. И этот интеллект обучается гораздо быстрее, чем мы! — Она обеими руками вцепилась ему в плечо. — Расскажи им это! Заставь их понять, что здесь человеческий разум потерпел поражение. А вы теперь хотите пустить в ход еще и человеческую жестокость?! Ах, Рой!..
— Вы, белконтийцы, — с досадой сказал Крейг, — считаете всех морденцев дураками. Иногда кажется, будто вы хотите, чтобы у нас ничего не получилось!
Она отвернулась и стала мыть кисточки. Темнело, фитоны рассаживались по кронам деревьев. Крейг молчал, расстроенный, но его плечо словно помнило прикосновение ее рук. Наконец Мидори заговорила. Ее голос снова стал мягким.
— Не знаю, Рой. Если бы вы хотели построить здесь дома, разделывать землю… Но ведь вас интересует только ритуал, вам нужны все новые и новые смерти людей и динотериев…
— Наверно, у людей с разных планет и души по-разному слеплены, — сказал Крейг. — Вот у меня в душе явно чего-то не хватает. — Он осторожно положил руку ей на плечо. — Иногда в выходные я лечу на остров Зверя. Очень хочу как-нибудь взять тебя с собой. Тогда бы ты поняла…
— Я понимаю тебя. Рой. Но просто я не согласна.
Мидори потрясла мокрыми кисточками, но его руку со своего плеча не убрала. Крейг задумался.
— А почему никто не видел мертвого фитона? — спросил он. — И почему на целом континенте нельзя набрать сухого дерева даже для одного костра? Куда это все девается?
Мидори засмеялась и обернулась к Крейгу. Его рука соскользнула с плеча Мидори, и он осторожно обнял ее за талию.
— Мы называем это поглощением, — сказала она. — Они поглощают друг друга. А потом вырастают в другом месте я в другой форме — так, например, появляются окружные стены.
Пойми, Рой, планета фитонов не знает, что такое смерть и разложение. Здесь все поглощается и снова возрождается. Мы стараемся убить эту планету, но ее разум — да-да, разум! — просто не способен понять, что такое смерть! В биохимии смерть немыслима.
— Ладно тебе, Мидори! Фитоны вообще не способны понимать. А может, они и не чувствуют ничего.
— Чувствуют! — Она оттолкнула его руку и вскочила с места. — Их щебетание — это крик боли! Тояма помнит время, когда вся планета была почти безмолвной. Он здесь уже двадцать лет, и за это время их температура поднялась на двадцать градусов, интенсивность обмена веществ и скорость проведения нервного импульса возросли в два раза, хронаксия вдвое уменьшилась…