можно не тратиться на наркотики, алкоголь, секс и еду. Бесконечный цикл наслаждения и ломки, зацикленный на нажатие одной кнопки. Когда проводили такой эксперимент, подопытные крысы умирали от истощения, вцепившись в заветную кнопку. Когда их пытались оторвать от нее, крысы зверели, верещали и сходили с ума. Они никогда не могли адаптироваться к нормальной жизни, один лишь раз познакомившись с тем, что лежит, предположительно, в нижних слоях Лимба.
Интеллект людей, кажется, более сложен – поэтому мы смогли погружаться в Лимб дозированно… Но риски есть всегда. И порой люди возвращаются с нижних слоев уже другими. А иногда и не возвращаются совсем».
Поэтому я не уверен, вернутся ли мой брат и его друзья, вернусь ли я и, главное… я боюсь того, что они могли откопать в самых нижних слоях Лимба.
На сайте я находил лишь намеки на обитающее в самом низу воронки зло. Но Повелителя Боли все называли легендой, упоминания о нем вычищали, аргументируя тем, что адекватной информации по Лимбу и так слишком мало, нечего замусоривать треды своими крипипастами и даркнетом.
И все же… Если на самом дне кто-то или что-то обитает, то мне страшно даже пытаться представить, каким это что-то может быть. Если все здешние фантомы – отражение спящих, если все местные обитатели зависимы от насилия, извращенных сношений и боли, если они режут и сшивают тела, выращивают из розовой плоти гомункулов под музыку боли и ковыряют ржавыми иглами гнилые вены, то…
Почему бы не быть где-то на самом дне эпицентру этого безумия? Изрезанный и острозубый, голый, покрытый язвами монстр, рухнувший с уровня солнечных вилл? Сатана, пробивший своим падением слои сновидческой реальности и воплотивший худшие кошмары и самые болезненные удовольствия?
***
В Четвертом корпусе я почти сразу нашел нужную операционную. Там меня встретила толпа детишек. Синюшная кожа, запавшие глаза, швы и бинты, украшающие головы и руки. У одной девочки не было ноги ниже колена. У другого мальчика верхняя губа была пришита к ноздрям – он смотрел на меня своей мордочкой полуосвежеванного кролика и вытирал слезы грязным воротником.
Доктор в серо-буром халате прохаживался между детьми, поглаживая их по плечам. Они молча провожали его взглядами, шарахаясь от каждого его шага. Я вновь забегал глазами по этим оборванным, вымазанным грязью и сажей тощим телам. Уродливые картины больничных пыток пестрели в этой сновидческой кунсткамере. Дренаж на вздувшемся пузе, промокшие бинты, культи, гангрены и очень грустные глаза.
– Тебе уже объяснили, как они сюда попадают? – доктор улыбнулся объеденными губами.
– Да. Дети, случайно выполнившие одно из условий погружения. Они спят в своих постелях, и сейчас им снятся кошмары.
– И у них нет контроля над этими кошмарами. Они даже не все воспринимают. Одни не слышат, другие не могут ходить, – он показал на девочку без ушей и обрубок тела неясного пола на ржавой тележке. – Третьи все видят и не могут закрыть глаза.
Доктор встрепал волосы девочке, веки которой были пришиты к бровям.
– Ты знаешь, что это не совсем иллюзорный мир? Что в Лимбе гуляет эхо твоей души? Если ты умрешь здесь, то проснешься в реальности – но часть тебя останется здесь. Ты забудешь свой сон, не вспомнишь подробностей, но на дно души осядет память о собственной смерти. О пытках и боли, которые ты перенес.
– Из Лимба не возвращаются теми же, кем заходили, – кивнул я. – Это не может не влиять на психику.
– Конечно, – доктор рассмеялся. – Как думаешь, почему одних людей не ломают никакие житейские бури, а другие с детства страдают тревогами, неврозами и расстройствами поведения?
– Неужели…
– Да. Просто важную часть их души оттяпал такой же урод-сновидец, как ты. Вырвал с мясом и съел, а в дырку выебал, – доктор расхохотался. – А потом ребенок просыпается в своем мире, и что-то в нем надламывается.
– Где мой брат? – перебил его я.
– Ты знаешь, что может быть наоборот? – он не слушал. – Знаешь, что фантомы – это те, кто умер во сне? Их души остаются здесь гнить и поедать друг друга. Разлагаются заживо, чувствуют боль, собирают себя по частям и снова едят…
– Где Денис, сука? – прорычал я так, что доктор отступил на шаг, сощурившись.
– Они с дружками прыгнули на последний уровень.
– Как мне попасть туда?!
После минутной паузы, доктор улыбнулся одной стороной лица – той, что не была парализована. Я видел многое в Лимбе, но мне стало страшно от этой улыбки. Он мягко сказал:
– А знаешь чувство, когда в кошмаре кричишь, умирая от ужаса… но крика нет? Горло издает только сиплый шепот?
– Д-д-д… да.
Он легонько подтолкнул в спину мальчика лет десяти. Тот плакал и сипло кашлял, зажимая горло рукой. То, что я принял сначала за повязку, оказалось трахеостомической трубкой, торчащей из его горла и примотанной куском серой марли.
– Вот этот мальчик не может кричать.
Доктор сорвал марлю и резким движением выдернул трубку. Желтоватая слизь брызнула вслед за ней, мальчик закашлялся и засипел. Тугая пружина у меня в мозгу лопнула.
Приступ начался.
Одной рукой я схватил мальчика за шею и запрокинул ему голову. Он закашлялся снова, лицо его покраснело. Дырка в горле зияла и манила, сокращаясь от спазмов, похожая на растянутый анус. Пальцами я размазал по ней слизь. Из глаз мальчишки потекли слезы.
Член уже набух, я достал его и прижал к отверстию. Ассоциация с анусом укрепилась – потребовалось крепко надавить, чтобы головка проскользнула внутрь. По смазанному слизью горлу дело пошло легче. Тугое отверстие в трахее (какая игра слов!), обхватывало головку и сокращалось от череды спазмов.
Лицо мальчишки начало синеть.
Я входил в раж. В порыве вседозволенного безумия втиснул палец между губ мальчика и оттянул вниз его челюсть. Через распахнутый рот стало видно, как появляется и исчезает в его горле головка моего члена. Внизу засвербило, заныло истомой. Углубившись еще, я стал утыкаться в носоглотку – ощущение, чем-то похожее на то, когда упираешься в матку – щекотное давление в самом кончике.
Тельце ребенка, которое я держал за шею, уже обмякло, но окончательно дергаться он перестал, лишь когда я кончил. Серебряные искры ударили в глаза, голова закружилась и пальцы сжались в невыносимом пароксизме оргазма. Незабываемом. Сквозь сладкую вату, залепившую уши, я все же расслышал хруст.
Опадая, член легко выскользнул из дырки, сочащейся кровью из свежих трещин. Тело рухнуло куклой на грязный кафель.
– Добро пожаловать, – прошипел доктор.
Операционная рассыпалась, как театральные декорации. За фальшивыми стенами остался последний слой Лимба. И я замер, когда
