ухо, ваша светлость. Люди говорят, что те, кто лишён был зрения, начинают слышать всё вокруг, как летучие мыши. Не верьте, врут, всё врут. Если вы хотели лишиться глаз, ради тонкого музыкального слуха — не надо. Не повторяйте моих ошибок.
Надзиратель немного смилостивился от этой печальной истории.
— Отсюда недалеко, иди, как шёл, ещё пять миль и потом свернёшь направо.
— Я не знаю, где эти ваши правы, а где левы, — сказал нищий. — Но за вашу доброту я бесконечно благодарен. Что может быть благороднее, чем указать путь нуждающемуся ПРАВЕДНИКУ? Слепой вроде меня может и свернуть НАЛЕВО с верного пути и блуждать там ТРИСТА лет и пасть там в яму забвения. Но благодаря вам, добрые господа с медовыми голосами, я найду куда идти.
— Ага, вот и иди куда шёл, да поживее, бродяга, — прорычал барон.
Слепец побрёл дальше своей дорогой, спотыкаясь обо всё подряд и наводя сумятицу среди всадников. Барон сплюнул в пыль.
— Ну что там наш птенчик закованный, припомнил всё?
— Как же не припомнил, я сразу всё помнил, — сказал Блонди, провожая нищего слепца взглядом. — Сейчас сворачиваем направо, затем налево и ярдов триста по прямой.
— Что, память начинает просыпаться? — прошипел надзиратель.
— Именно так. Начинаю всё припомнить, будто оно вчера было. Так чётко и ясно вижу это место, что аж глаза режет.
— По шкале от одного до десяти — насколько ты уверен в своих словах?
— Хотел бы я уметь считать, господин надзиратель. Увы, никто не занимался мои образованием, так что мне далеко до таких умных книгочеев, как вы, господин надзиратель. У вас-то сразу видно класса три или даже целых четыре образования. У вас глаза умненькие, как у дрессированной собаки.
— Если бы я хоть на секунду подумал, что в твоей пустой башке есть хоть капля мозга, я бы решил, что ты надо мной издеваешься. В этом случае, я бы разрешил барону засунуть всё, что у него колюще-режущего тебе туда, где никогда не светит солнце.
— Упаси боги, господин надзиратель, я туп, как пень лесной. В одном только уверен, что вы добрый человек и не разрешите мне ничего никуда засовывать. Ещё уверен, что идти нам туда, куда я только что сказал. Хотя это, наверное, два? Слава богам, я считать не умею.
— Ну, наконец-то, — выдохнул надзиратель. — Тронулись!
Генри беспрестанно стукая палкой по пыли и подвывая какие-то речи, прошел ещё немного, пока стук копыт не стих за поворотом дороги. Тогда он сбросил ветошь, снял повязку с глаз, выкинул палку и со всех ног бросился в лес.
Всадники слезли с коней, а возничий телеги довольно неласково стащил Блонди на землю.
— Повежливее, я такой же гражданин как и ты! То, что я приговорённый к смерти преступник, ещё не повод мне так хамить!
Блонди гордо выпрямился и отряхнул одежду.
— Может, снимете кандалы? Уж очень неудобно идти по этим кочкам. Я могу упасть и сломать себе шею. Тогда вы не сможете меня завтра повесить, а кому от этого лучше?
— Иди давай вперёд, меня твоя болтовня утомила уже. Попробуешь бежать, я тебе для начала ногу сломаю.
— Злой вы какой-то, господин надзиратель, как будто я вам что-то плохое сделал. Откуда такая неприязнь? Вы всё время сидите в тюрьме своей, я всё время сижу в тюрьме вашей, мы же должны общаться как старые добрые соседи. Ваш холод к моим чувствам больно ранит моё любящее сердце. Я-то думал, что вы хороший, а вы вон какой.
Надзиратель толкнул Блонди в спину и колонна углубилась в лес. Как он и говорил, прошли они ярдов триста, пока не оказались на небольшой полянке. Посреди неё на высоком шесте был насажен какой-то горшок.
— Это что за чертовщина? — спросил барон.
Из леса раздался залихватский свист. Поняв, что только это и может быть сигналом, Блонди в один миг скинул ножные кандалы и прыгнул в свежевырытую яму на краю поляны.
Генри, встав во весь рост, натянул лук и прицелившись, выпустил подожжённую стрелу. Огненная вспышка промчалась через поляну и вонзились точно в установленный на шесте горшок. БАБАХ! Оглушительный грохот разорвал лес. Остатки хрюшиного пороха подействовали как надо. Будто молния ударила в двух шагах от них. Тряхануло так, что с ближайших деревьев полетели листья и ветки, а густой черный дым заполонил поляну. И барона и надзирателя и всю четвёрку стражников отбросило на землю. Теперь они, тяжело кашляя, оглушённые, пытались подняться и сориентироваться, ползая на карачках и громогласно ругаясь, делая перерывы в ругани только на новые приступы кашля. Один только могучий, как старый дуб, барон не упал, устояв под внезапным шквалом пороха, но это в планы Генри не входило. Подхватив палку поувесистее, он перебежал через поляну и со всей силы шарахнул ею барону по голове, для чего пришлось даже привстать на цыпочки. Хрясь! Дубинка обломилась напополам, но, судя по всему, голова не была самым уязвимым органом барона, потому что он снова не упал, только ещё громче выругался и яростнее начал кашлять, пытаясь сориентироваться в дымовой завесе.
Генри застонал и подхватил выползающего из ямы Блонди.
— Ходу, ходу, ходу!
Друзья рванули наутёк и в спину им неслась громогласное:
— Держи вора! Сукин сын пытается сбежать, да в погоню же, вперёд, вперёд! За ними!
Рассекая кусты, будто два безумных лося, они выскочили на просёлочную дорогу, где их уже дожидался Хрюша в повозке, запряжённой четвёркой отличных коней.
— Гони!
Генри с разлёта закинул туда Блонди и запрыгнул следом.
— Гони!
В два голоса заорали они и Хрюша хлестнул коней.
Добрые и крепкие лошади сразу рванули вперёд со скоростью ветра. Повозку трясло во все стороны, на каждой кочке от безумной гонки она взлетела на добрых два фута вверх и в каждую строну.
— Давайте, родные, давайте, вывозите, — подгонял Хрюша коней.
Блонди, наконец, перестал кашлять, размазал слёзы по почерневшему лицу и оглянулся.
— Ну, ни хрена же себе, — сказал он.
Сзади семимильными прыжками повозку догонял барон. На своих двоих он нёсся с такой скоростью, что постепенно догонял их четверку лошадей. Видимо, ярость и злоба что его оставили в дураках предавала ему сверхъестественные силы и выносливость. Генри, однако, было не до
