у нас.
– Тебя сечь нужно розгами, – перебила его Чуча, придвигаясь ближе к Алине. Девушка взяла домовиху на ручки и улыбнулась. – Поражаюсь, как барин твой тебя вообще терпит. Выгнать тебя и делов-то.
– Плавали, Чуча, знаем, – посмеиваясь, ответил я. – Нафаня однажды возомнил себя реинкарнацией Цоя и направился на поиски лучшей жизни. Сам расскажет, если захочет.
– А шиш вам! – надулся злой дух. – Опять смеяться будете над бедным Нафанюшкой.
– Никто над тобой не смеется, дурилка. Иди сюда, – хмыкнул я и тоже взял домового на руки. Нафаня тут же заурчал, как сытый, довольный кот.
– Хороший ты, барин, хоть и жопой бываешь иногда, – буркнул он, пощипывая мою руку.
– Нафань, ты лучше вот что скажи, – домовенок повернул ко мне свою голову и кивнул. – А домовые магией какой-нибудь владеют? Кроме того, что воздух портить и исчезать, когда нашкодят?
– А, как же, – поглаживая живот, ответил Нафаня. – Я могу тебя вообще на крышу закинуть, и будешь ты там до осени сидеть.
– А я могу тебя в колодец бросить. Будешь там с лягушками и головастиками жить, – ехидно улыбнулся я.
– Ой, Погосян прям, – хмыкнул домовенок и, сдавшись, кивнул. – Умеем мы в волшбу, как и все домовые.
– И какие у вас способности?
– Разные. Мы можем становиться невидимыми, когда желаем. Мысли читать умеем. Вот знал бы ты, барин, какая дикость у тебя порой в голове, – хохотнул злой дух. – Особенно, когда девиц видишь, которые тебе по нраву.
– Так, ты от темы-то не увиливай, – покраснел я. Хорошо, что Алинка не слышала и ушла в дом, сославшись на усталость. Верная Чуча отправилась за хозяйкой.
– Ох, не понимаешь ты шуток, Андреюшко. Ладно. Я вот могу предметы перемещать по воздуху. Как энта фиговина называется, дай Боженька памяти. А! Телекинез, кажется. Еще у меня силушка богатырская есть. Однажды я Петьку на шифоньер закинул за то, что он мне похмелиться не дал. Зажал бутылочку, а Нафанюшка бедный головой мучился.
– Зря он так, – засмеялся я, припомнив, как Нафаня себя вел, страдая от похмелья. – Зато там, где он теперь, бутылочку можно увидеть только во сне.
– Туда ему и дорога, извергу, – надулся домовенок, поглаживая свою соску. – А еще я его другу Василичу уши увеличил в два раза однажды. Перепил, балбес, да в раковину начал… Ну, это самое… Ух и озлобился я тогда. Так и щеголяет он с локаторами-то.
– Злодей, – я погладил Нафаню по голове. – А что же ты мне никогда таких пакостей не делал? Уши не увеличивал и не закидывал на шкаф. За одно купание мог бы разорвать давно.
– Бис его знает, барин, – чуть подумав, ответил Нафаня. – Хороший ты. Не могу я тебе пакости такие делать. Что-то внутри меня прямо аж лопается. С Петькой такого не было. Его я рад был помучить, а ты вот заботишься обо мне, кушать готовишь.
– Зато царапать и кусать меня не возбраняется?
– Вот, что ты опять начинаешь? – возмутился дух. – Ты это заслужил, раз бедного домовенка топить пытаешься.
– Если тебя не купать, то в комнате обои от вони облазить начнут, – усмехнулся я.
– От чьей еще вони они облазить будут.
– Ладно, не злись, дурилка. Хорошо же сидим. Есть в тебе доброта, признаю.
– Тебе виднее, барин, – загадочно блеснул глазами Нафаня.
– С тобой точно не соскучишься, – я улыбнулся ему. – Пойдем спать? А то время позднее. Да и девчата наши уже убежали.
– Твоя правда, барин. Устал Нафанюшка сегодня, – зевнул домовой и колко усмехнулся. – Надо тебе напоследок яйцо тухлое в кровать подкинуть.
Нафаня всегда останется Нафаней. Уж я в этом никогда не сомневался.
Глава двадцать восьмая. Двойные неприятности Люцифера.
Утром я встречал рассвет на крыльце, потягивая горячий чай. Алина еще спала, домовые где-то затаились, и я мог с чистой совестью насладиться утром. Однако калитка скрипнула, заставив меня скривиться, когда я увидел, кого занесло в гости.
– Ох, соседушка. Ты-то мне и нужон. Старенькая я совсем стала, – скрипучий голос бабы Моти мигом сделал доброе утро обычным утром.
– Привет, баб Моть, – улыбнулся я старушке, ища глазами ее плешивого пуделя. – А где Люцик?
– Ох, он нервненький стал. Совсем от рук отбился. Как на дачу ехать, так бедняжку аж трясет, – покачала головой баба Мотя. – Вот и не беру его с собой.
– Так, что за помощь-то нужна? – напомнил я старушке о цели её визита.
– Дров немножко наколоть надо, Андрюша, – улыбнулась баба Мотя. – Руки старые, топор-то не держат уже.
– А внучата где? Вновь по клубам гуляют? – хмыкнул я, припомнив семерых внуков бабы Моти, которые дачи избегали, как Нафаня водных процедур.
– Заняты они, Андрюшенька. Ты же поможешь бабушке? Сил-то нет уже…
– Куда я денусь, – вздохнул я и добавил. – Переоденусь и приду.
Написав Алине записку, что буду у соседки рубить дрова, я направился к соседскому дому.
Баба Мотя не поскупилась, заготовив целую тонну отборной древесины и тупой топор. Я снова вздохнул и сходил за своим топором. Не хватало еще руки до крови разодрать, а потом прострадать неделю, нянча мозоли.
Поплевав на ладони и включив плеер, я принялся за работу. Баба Мотя клевала носом на скамье рядом, держа на коленях истеричного пуделя Люцифера, который противно дрожал и поскуливал.
Работа спорилась и скоро трава была усеяна расколотыми поленьями. Я воткнул топор в пень и принялся собирать урожай. Баба Мотя даже соизволила мне принести стакан теплой воды, хотя я знал, что у нее дома два кулера с ледяной минералкой стоят. Подарок тех самых внучат.
За два часа я порубил всю кучу и, перед решающим сбором поленницы, решил устроить перекур. Солнце уже немилосердно припекало, и я стянул с себя мокрую от пота майку, решив до кучи немного позагорать
– Ох, что же ты худенький такой? – загундосила баба Мотя. – Картинки страшные вон у тебя на груди.
– Это татуировки, баб Моть, – отмахнулся я. – Ничего тут страшного нет.
– Как же, как же. Только это все не от Боженьки пришло, – не успел я съязвить о пуделе, которого назвали в честь демона, как этот самый пудель затрясся и громко заскулил. Напротив скамьи, у самых ног бабы Моти, замерла Чуча, с интересом рассматривая бедного пса.
– Чуча, не трогай его, – прошипел я, тихо подбираясь ближе. – Не. Трогай!
Гадко улыбнувшись, домовиха ущипнула Люцифера за ногу, чего бедный пудель не вынес и испачкал бабе Моте сарафан. Старушка от неожиданности выпустила Люцика из рук, а тот, виляя тощим задом, прижался к ее ногам. Пока не услышал голос, от которого бедного пса точно пробрал
