наливая стакан воды, — давайте с вами обсудим план лечения.
Она не поднимала на меня глаза. Почему? Может быть стеснялась, что потекла тушь? Настоящая женщина всегда ей остается, независимо от того, что произошло в ее жизни. А может быть не совсем понимает, что ей сказал.
— Марина Вадимовна, — начал я снова разговор через несколько минут, — я понимаю, что очень сложно поверить в то, что с вами происходит. К сожалению мы не в состоянии отменить ваш диагноз, но мы можем постараться продлить вашу жизнь и сделать ее более или менее комфортной.
Девушка подняла на меня глаза. Почему-то из-за слез они стали ярко-зелеными. Никогда не видел такой цвет.
— Павел Игоревич, что продлить? — спросила она очень спокойно. — Вы же сами все понимаете. Это понимаю и я. Вы мне хотите к тем нескольким месяцам накинуть ещё парочку, что бы мучилась подольше? Вы же не говорите о лечении. Его нет, правильно я понимаю?
Каждый день по несколько раз говорю одни и те же фразы. Слышу одни и те же ответы. Годы работы, годы горя, которые выносят люди, сидя в кожаном кресле за дубовым столом напротив меня.
Как будто это было вчера, вспоминаю своего первого безнадежного пациента. Мужчина пятидесяти семи лет. Женат, трое детей. Старший ребенок инвалид, которому нужны уход и постоянное лечение. Тогда этот мужчина махнул рукой, сказав, что ему некогда лежать и умирать. Он должен за те месяцы, которые остались, сколотить какую-никакую финансовую базу, что бы жена не осталась с голым филейным местом (но назвал он его, понятное дело, по-другому). Я его уговорил на лечение и он прожил около года, но самое ужасное, что последние несколько месяцев его жена ухаживала не только за ребенком-инвалидом, но ещё и за умирающим мужем.
Как-то разговаривал с ней, когда она пришла с мужем на очередную капельницу химии. Мы стояли на улице под козырьком больницы, шёл сильный и холодный дождь. Рука с сигаретой дрожала от того, что ветер пробирал до самых косточек, да ещё и забрасывал под крышу увесистые капли.
— Павел Игоревич, вот скажите, если бы вы оказались на моем месте и ваш любимый человек мучился от боли, что бы вы сделали?
Я тогда поперхнулся дымом и, откашлявшись, ответил:
— Вопрос для меня сложный и я не могу представить, что вы сейчас чувствуете. Вам сложно, больно, страшно от того, что кошмар стал частью вашей жизни. Если вам нужна психологическая помощь, то наша больница предоставляет психолога. Скорее всего вам его уже предлагали на отделении, но, если хотите я могу договориться о приеме для вас ещё раз.
Жена пациента тогда горько усмехнулась.
— Да что мне ваши психологи? Я понимаю, что может быть завтра не наступит для Васи, но мне просто интересно, что бы сделали вы. Умный, образованный человек, с такой гуманной профессией. Как бы поступили, если бы тот, кого вы любите сильнее жизни, будет орать от боли, блевать после химии, будет не в состоянии даже до унитаза самостоятельно доползти?
Это сейчас я стал носить броню, а тогда, будучи ещё молодым и зеленым, мне каждое ее слово впечаталось в память. Эти ее слова, как ожоги на теле, появляются, когда что-то в речи других людей напоминает о том нашем разговоре.
Что ответил я ей тогда? Да ничего. Затушил быстро сигарету, извинился и ушел " по делам".
На утро мне позвонили и сообщили, что пациент выпал из окна своей квартиры. Шло следствие, все записали как несчастный случай, но я мог сложить два плюс два.
Сейчас передо мной сидит очень красивая, молодая женщина. В карточке написано, что она медсестра из другого города. Мне жаль ее, но я не могу ничего сделать.
— Марина Вадимовна, — тяжело вздохнув, сложил руки на столе и посмотрел в ее глаза, — давайте на чистоту. Да, ваш диагноз страшен, но, мы не знаем, как отреагирует организм на лечение. Я знаю, что чудеса случаются. И на моем отделении тоже. Я не обещаю вам, что именно с вами может произойти чудо, но все же. Если мы начнем лечение и продлим вам жизнь, может быть за это время изобретут волшебную таблетку, а может быть пригласят в экспериментальные клинические исследования и вам поможет не запатентованное и не одобренное Минздравом лекарство. Вы молоды, красивы и вы просто обязаны дать шанс себе.
Девушка улыбнулась.
— Вы всем такие слова говорите, но сами не верите.
— Отнюдь, я верю. И я постараюсь быть с вами рядом. Договоримся так, если вы даете добро на лечение, то буду каждый раз, когда приходите к нам, сидеть рядом и читать вашу любимую книгу.
— "Гордость и предубеждение"?
Я немного поморщился.
— Хорошо, ее и буду читать. Хотя она явно не особо мне симпатична.
— Павел Игоревич, называйте меня просто Мариной и я с радостью понаблюдаю за вашими мучениями, пока вы будете мне читать.
Она протянула свою тонкую и холодную ручку мне.
С этого дня началось лечении и чтение вслух. Книга для меня была слишком " женской". Эти все описания рюшечек, мистера Дарси и его взглядов…Меня подташнивало от текста, в то время, как Марину рвало от химии.
Иногда нам удавалось поговорить. Она рассказала, что сирота, росла в детском доме. Про свое время там она вообще ни слова не говорила. Одно я понял точно, что было не сладко и она старается об этом забыть. Мы с ней смеялись, когда вспоминали забавные случаи во время учебы, работы. Оказалось, что несмотря на разницу в возрасте в 15 лет, у нас очень много общего.
К окончанию курса химии, понял, что бесповоротно влюбился в пациентку.
У меня в руках результаты анализов, напротив сидит Марина и понимаю, что не могу открыть рот, что бы сказать, что написано на бесчувственной бумажке. Скорее всего Марина все прочитала на моем лбу, на котором бегущей строкой было написано, что все напрасно.
Она подошла и прижала мою голову к своей груди.
— Павел Игоревич, не плачь. Я же не плачу. Я рада, что ты был рядом.
Я встал со своего места, обнял ее и поцеловал в макушку. Она пахла ванилью и лекарствами. Странное сладко-грустное сочетание.
Перед Мариной открыл двери хоспис. Самый лучший, который был в городе, с отдельной палатой, что бы мог приезжать каждый день и читать теперь уже " Грозовой перевал", держа за руку свою любимую девушку.
Каждый день Марина встречала меня улыбкой, хотя я видел, как ей было больно. Лекарства уже не помогали
