не было такого красивого и красочного момента. Только когда она думала, что узнала всё о теле, перед ней открылся ещё один мир, сначала заполненный цветом, затем кровью, тканями, лимфой. Теперь она начала понимать, почему её бабушка так настаивала, что это искусство, в отличие от науки, которую Темы возносили как писание. Таламус Хендона был сложным узлом, переплетенным и запутанным, и теперь, когда она видела его так осязаемо перед собой, Нхика знала, что может его починить.
С выдохом, чтобы сосредоточиться, Нхика распространила своё влияние на Хендона и Трина, одновременно разделяя и объединяя их.
Мозг Трина был охвачен электричеством. Она ощущала его всплеск, когда проникла в его таламус, но он не двигался. В сравнении, мозг Хендона был как город-призрак, импульсы были редкими и вялыми, запутываясь в спутанной структуре его повреждённой анатомии.
Контраст между их телами был очевиден. Она никогда не лечила двух людей одновременно — Нхика почти никогда не лечила никого, кроме своей семьи. Кто бы позволил ей? Теперь она видела, почему целители сердца прошлого выбрали этот метод обучения, почему слова и рисунки никогда не могли сравниться. Тело Трина было как развернутый чертеж, и сравнивая его с телом Хендона, она видела пробелы в анатомии последнего. Ткань здесь, аксон там, кровь заполнила другие места — она восприняла повреждения от аварии более ясно, чем когда-либо раньше, почувствовала их пульсацию под своим влиянием.
Нхика извлекла запасы из своей печени. Сахар сгорал, поступая в её вены и мигрируя к пальцам, где они касались руки Хендона. Тепло расцвело в месте передачи, энергия переходила между их телами так же верно, как и её влияние. Она направила эту энергию к мозгу, следуя по спинальным артериям, пока она не заполнила ствол мозга Хендона.
Затем она приступила к работе, восстанавливая ткани и сращивая аксоны, расширяя сосуды и создавая синапсы. Трин полностью расслабился под её влиянием, и вскоре их структуры стали зеркальными и почти идентичными. Единственным отличием было её прикосновение; она восстанавливала по скелету разорванных структур Хендона, сшивая то, что уже было, и добавляя то, чего не хватало. Всё это время она непрерывно питала его своим сахаром, пока её печень не опустела, и её желудок не перевернулся, напоминая о нарастающем голоде.
Её работа была не идеальной. Возможно, это была травма, которую ничего не могло по-настоящему исцелить, даже целительство сердца, но когда она закончила, её энергия иссякла, и она почувствовала, как блокада исчезла из мозга Хендона, нити были переплетены и центр ожил. Сначала медленно, но она стимулировала их выдохом электричества. Как только она начала, его мозг больше не нуждался в её помощи, электрическая буря вернулась к жизни, прежде чем она даже убрала руку.
Нхика отступила, её руки тряслись от усталости — это было слишком, взяв больше, чем когда-либо ранее. Рост тканей был незначительным, но это был кропотливый и энергоёмкий процесс, и её влияние было разделено между двумя телами. Теперь она обессилено упала на стул, выпуская облегчённый вздох, когда мир вернулся к ней. Огни, мятое шёлковое платье, тихий храп Хендона перед ней.
Он спал. На этот раз, это был настоящий сон.
Андао подошел к Трину, который сонно моргал, как будто просыпался от сна. Нхика смотрела на него внимательно, тревога нарастала с её тошнотой — что если она нечаянно навредила ему, что этого было недостаточно, чтобы спасти Хендона, что если что-то пошло не так в её эксперименте.
Затем Хендон пошевелился, сделав первое движение самостоятельно с тех пор, как она была здесь, и Нхика облегчённо вздохнула.
— Он…? — голос Мими дрожал от осторожного оптимизма.
— Да, — ответила Нхика. Никто, кроме тех, кто был в комнате, не узнает, что произошло этой ночью — никто не должен был знать — но Нхика чувствовала, что весь мир остановился, чтобы посмотреть на неё. Не Теумасы, нет, но её мир: её семья наверху. Смотри, мама, хотела она сказать. Я его вылечила. Наконец-то я его вылечила. Теперь Нхика могла по-настоящему носить этот титул, который она использовала для себя, целитель сердца, и если бы она умерла завтра, часть её кости могла бы принадлежать её ониксовому кольцу, сопровождая целителей сердца прошлого.
Торжество омрачалось волной тошноты, захлестывающей её желудок. Она усилилась, когда она попыталась встать, но безуспешно. — Я голодна, — сказала она, самым простым способом объясняя, что её запасы иссякли, её печень иссохла, её кровь жаждала сахара.
Андао вскочил на ноги. — Конечно! — сказал он, затем на мгновение замешкался, как будто вспомнив, что не знал, как готовить еду без прислуги. — Рисовые крекеры. И чай. Я вернусь.
Трин и Мими остались на месте, оба смотрели на Хендона. — Что ты сделала? — спросил Трин.
— Этот таламус, который мы исследовали, я его восстановила. Его собственный мозг боролся за то, чтобы общаться сам с собой после того, как он был повреждён в аварии, — сказала она. — Что касается тебя, я удалила твои рецепторы счастья. Так что я ничего не изменила, правда.
Он моргнул на мгновение, прежде чем понял, что это была шутка. И Трин засмеялся. Он засмеялся, просто тихий ропот за закрытыми губами, но всё же смех. Даже Мими смотрела на него с удивлением, её улыбка была осторожной, но искренней. Она взяла руку Хендона в свои маленькие длинные пальцы и приложила её к губам в поцелуе, который скрывал улыбку. Из этого поцелуя, из смеха Трина излучалась надежда, тепло возродилось в этой холодной спальне. Затем пришло знакомое чувство, что Нхика здесь не принадлежит, охваченная их растущим счастьем. Она сделала своё дело; она получит свою плату утром, когда Хендон проснётся. Может быть, она даже получит прощальный обед от Конгми. Но она исцелила Хендона, и всё остальное будет уже излишним.
Её успех этой ночью был окрашен разочарованием, и когда Андао вернулся с её крекерами и чаем, она взяла их, встав слишком резко. Тошнота снова захлестнула её, желудок бурлил пустым, а перед глазами заплясали чёрные пятна. Она снова это сделала, потратила слишком много и забыла о себе в процессе исцеления.
Её зрение сузилось, тарелка выскользнула из её руки, когда ноги подломились под ней. — Кто-нибудь, поймайте меня, — сказала она, прежде чем упасть в обморок.
Глава 14
Нхика мечтала о смерти. Не о такой, какая постигла её семью, и не о такой, какую она представляла себе, а о мирной. Счастливой. Добровольной. Шагнуть в смерть, как шагаешь в объятия, потому что по ту сторону будет её мать, ещё не истощённая
