не думал, что буду повешен, рядом с таким прощелыгой, как ты, Том.
Сказал он и попытался улыбнуться. Блонди повернулся, насколько позволяла верёвка.
— А как насчёт того, чтобы быть повешенным рядом с другом, Хорхе?
Хрюша слабо улыбнулся.
— Да, так оно немного лучше.
На эшафот поднялся герольд в столь пёстрой одежде, словно хотел составить конкуренцию то ли попугаю, то ли придворному шуту, и театрально поднял руку вверх, призывая народные массы к тишине. Жест остался без внимания и охранникам, снующим в толпе, снова пришлось колотушками наводить порядок, пока, наконец, над площадью не повисло гробовое молчание. Герольд громко прокашлялся и достал пергамент. Развернул его во всю ширь и неожиданно низким громким голосом, заполнившим, казалось, каждый ярд города, начал читать.
— Уважаемый граждане Форенции! В этот прекрасный день, по указанию нашего славного короля Георга Пятого, герцога Лэнского, Ринского, Минского, Фоксинского и прочая и прочая и прочая, да продлят боги его дни бесконечно, будут казнены эти два отъявленных преступника! Томас Строу! Убийца, беглый преступник, лжец, вор, разбойник, прелюбодей, мошенник, многоженец, карточный шулер!
— Враньё! — Заорал Блонди так, чтобы его было слышно везде. — Я был женат только дважды, два это не так и много!
По толпе опять прокатился хохот и выкрики одобрения. Жизнь этих граждан было скучноватой и они с радостью принимали то шоу, которое он выдавал им. Палач ударил Блонди в живот, чтобы сбить дыхание, а стражники палками опять нагнали тишину. Герольд, который явно ловил небывалое наслаждение от своего выступления и сейчас испытывал укол ревности к украденному вниманию, обиженно фыркнул и продолжил громко читать.
— Кхм-кхм. Хорхе Луис Мардиньо Себастос!
Блонди повернулся к Хрюше, скосив голову в петле.
— Тебя правда Мардиньо зовут? То-то я смотрю ты не возражал против «Хрюши», с таким-то имечком.
Герольд продолжал читать.
— Дезертир, вор, убийца, содействовал побегу осуждённого преступника! Томас Строу и Хорхе Себастос, за ваши преступления, вы приговариваетесь к смертной казни, через повешенье. Ваше последнее слово?
— Олух! Пузырь! Остаток! Уловка! — выкрикнул Блонди и повернулся к Хрюше.- Самые умные слова, которые смог вспомнить. Пускай меня запомнят умником.
Хрюша слабо улыбнулся.
— У меня нет последнего слова.
Герольд свернул пергамент.
— Нет, так нет, мне-то что. Палач...
— СТОЙТЕ!
Пронеслось по площади, разрезая гробовую тишину.
— У меня есть слово по поводу этих двух!
Толпу распихивал локтями Генри. Потрёпанная ряса священника, едва сидевшая на Хрюше, висела на нём мешком и пришлось подвязать её веревкой.
— Дайте слово человеку божьему!
Герольд посмотрел на палача.
— Это ещё кто?
Палач пожал плечами.
— Через меня говорят боги, — орал во всю глотку Генри. — А богам рот не заткнёшь. Кто захочет заткнуть рот мне, идёт против богов, запомните, запомните моё слово.
Один ретивый стражник пытался замахнуться на ряженного Генри, но стоявшие рядом рабочие просто оттолкнули его и вырвав дубинку закинул её куда подальше.
— Дайте сказать святому отцу, пусть говорит!
— И как сказано в священных книгах, да простите вы грешникам, как отец прощает детей нерадивых. Сказано ли в священной книге «повесьте их как псов бешеных»? Нет, нет, не сказано!
Продолжал орать Генри во всю глотку.
— Точно! Не сказано! — послышался одобрительный выкрик из толпы.
— Так почему же мы, смертные тела, решаем за богов, кому жить и кому умереть? В чьи телеса вдохнут дух божественный и что отличает нас от камней бесчувственных, по какому праву отбираем мы жизни? Какой гордыни мы преисполнились, что берём на себя такую неподъёмную ношу?
— Верно!
Генри вплотную приблизился к ступеням эшафота и путь ему преградил стражник. Генри ловко сунул что-то тому в руку. Глаза стражника округлилась как две глиняные миски, рот разинулся и он, выронив копьё, начал быстро уходить куда подальше. Герольд проводил его взглядом, ничего не поняв, и Генри беспрепятственно взошёл на эшафот.
— Разве человек вправе судить других людей и отнимать жизни у тех, кому жизни дали боги?
— Правильно!
Герольд сунул два пальца в рот и ловко свистнул. К эшафоту через толпу стала пробиваться цепочка стражников.
— Жизнь человеческая чудо и тому, кто заступится за жизнь других, будет суждено являть чудеса так же просто, как другому человеку чихнуть. Не стоит ничего. Чудо за чудо, так говорят боги!
Стражники начали вбегать по ступеням наверх к виселице.
— ЧУДО!
Срывая глотку заорал Генри и махнул руками. Из его рукавов, будто яблоки из дырявой корзины, во все стороны полетели золотые монеты. Большая часть стражников тут же бросила оружие и принялась собирать рассыпавшиеся деньги. Оставшиеся, видимо самые сознательные, пытались пробиться к Генри, но их соратники, полностью поглощённые жаждой наживы, только отпихивали сослуживцев и наводили суматоху, не давая подойти к Генри и скрутить его. Место казни за секунду превратилось в суетливую толкотню. По толпе прокатилась возгласы удивления и те люди, что были ближе к эшафоту, тоже принялись хватать рассыпавшиеся монеты, пока те, кто были дальше и не видели, либо не поняли, что происходит, в недоумении начали тесниться вперёд, чтобы рассмотреть происходящее.
Суматоха набирала обороты, часть охраны остервенело дралась за рассыпанные золотые, другая, повинуясь долгу, пыталась растолкать озверевших от алчности товарищей и схватить визжащего проповедника-Генри. Счёт шел, казалось, на мгновения, прежде чем самая ответственная часть стражи скрутит Генри и поставит третьим на виселице.
— Ибо чудо божье снизойдет, — проорал он во всю мощь лёгких. — Это камень огранённый, что и природа дарует нам камни драгоценные! Дар! Чудо!
Выкрикнув последние слова, Генри взмахнул руками. В толпу из его рукавов вырвались десятки драгоценных камней. По толпе пронёсся ор, будто сумасшедшие, народ вслепую ринулся хватать камни, вырывать друг у друга из рук, начались всеобщая драка и давка. Помост с эшафотом заходил ходуном.
— Жизнь человеческая чудо! Камень драгоценный!
Проорал в последний раз Генри и, закинув часть камней дальше в толпу, бросил оставшиеся себе под ноги. Это была последняя капля. Те, кто ещё не видел, что происходит, ломанулись вперёд. Те, что были ближе к помосту, рванули вперёд, сметая охранников. Визгнувший герольд исчез где-то в живой волне озверевшего от жадности простого люда. Стражники, даже не успевшие ничего толком понять, были в секунду сметены людской массой. В одну минуту площадь, ожидавшая казни, превратилась в кипящий человеческий котёл. Драки, ругань, вопли, всеобщее озверение накатило на людей. Во все стороны неслись брань и крики, летели вырванные клоки одежды, выбитые
