денег, и без лодки бегом бы побежал.
— Поэтому ты и не на нашем месте, — усмехнулся Чеснок.
— А деньги нам нужны позарез, — задумчиво произнёс Пиноккио.
— Ничего, завтра на рынке сядем, напёрстки погоняем, — предложил Лука, — деньги будут.
— Чепуха это, а не деньги. Нам серьёзные деньги нужны, чтобы могли Николаю духоту создать, — тут Буратино сделал паузу, — а может, и похоронить его, гада.
— Ух, и отчаянные вы! — только и произнёс Лука.
— А где же мы возьмём столько денег? — поинтересовался Чеснок.
— Есть одна мыслишка, — загадочно усмехнулся Пиноккио, — но нам, пока мы дело будем делать да деньги искать, охрана потребуется, и серьёзная охрана.
— Так у нас же братцы есть, — предложил Лука, — куда уж серьёзнее, чем они.
— Они, конечно, ребята преданные, но невнимательные, за ними за самими глаз да глаз нужен. Нужен кто-нибудь посерьёзнее, — произнёс Буратино.
— Знаю такого, — заявил Джеронимо.
— Кто такой? — спросил Рокко.
— Томазо Вольдано.
Вопросов ни у Рокко, ни у Луки не было, а вот Буратино не знал, кто такой Томазо Вольдано, поэтому спросил:
— А кто это такой?
— О, синьор Буратино, неужто вы не слыхали про Томазо? — затараторил Лука.
— Помолчи ты, Крючок, ради Бога, — оборвал его Чеснок, — пусть Джеронимо скажет, он его лично знает.
Джеронимо откашлялся как перед длинной речью и начал:
— Томазо Вольдано, по кличке Рыбак, — самый молодой из людей чести, что живут в нашем городе.
Сказано это было с большой важностью, но ничего не объясняло, поэтому Буратино задал ещё один вопрос:
— А кто такие, эти люди чести?
— Это люди, — продолжал Джеронимо, — которых никто ни в чём упрекнуть не может. А полицейские ни в чём не могут их уличить, поэтому и не любят, хотя и уважают. Если полицейские хватают такого человека, он ни в жисть ни в чём не сознается. И обидеть его никто не может, так как за обиду человек чести может убить. Вот, к примеру, у Томазо контрабандисты убили отца, утопили в море, когда Томазо было всего четырнадцать, а полиция ничего доказать не смогла. Так Томазо, когда вырос, убил всех четырёх контрабандистов. И тогда все поняли, что Томазо Рыбак — человек чести. И теперь его блатные уважают, хотя он в тюрьме не сидел и не вор. В общем, все люди чести, которые из блатных, признали его за своего.
— Короче, — резюмировал Рокко, — если мы уговорим его нам помочь, очень многие откажутся от контракта. Это ясно, как Божий день.
— А как его уговорить? — спросил Пиноккио.
— Прежде всего убедить его, что ваше дело правое, что вы — не беспредельщики, а бьётесь за своё кровное, — объяснил Джеронимо. — Ну и подкинуть его жене денег, чтобы семья не голодала, пока он не ходит в море, а защищает ваши интересы.
— Хорошо, — задумчиво произнёс Буратино, что-то прикидывая в уме. — А ещё какие-нибудь предложения будут?
— Слушай, Буратино, — зашептал ему в ухо Чеснок, — я там, на чердаке, у тебя дробовик видел, он бы нам пригодился.
— А как же ты с ним по городу будешь ходить? — так же шёпотом спросил Буратино.
— Так я его в миг укорочу, и ствол спилю, и приклад, не больше пистолета будет.
— А патроны?
— Это не вопрос, раздобудем где-нибудь.
— Делай, — кивнул головой Буратино, — только давай поаккуратнее, а то мы на одного околоточного работать будем.
— Всё будет в порядке, — заверил дружка Рокко, радостно потирая руки.
— Чего это вы веселитесь? — спросил Лука.
— Оружие люблю, — заявил Чеснок.
— Кто же не любит, я тоже люблю. Только ни у меня, ни у тебя никакого оружия нет, даже поджигного.
— Будет, — заверил его Рокко, улыбаясь, — поверь мне, брат Крючок, будет.
— Короче, подведём итог нашего совещания, — начал Буратино. — Итак, ты, Джеронимо, обеспечишь нам встречу с Томазо, ты, Рокко, решишь вопрос с оружием.
— А я, мне-то что делать? — спросил Крючок.
— А ты, Лука, получишь от меня десять сольдо.
— Зачем?
— Бегай по городу, тормоши пацанов, выясняй, кто что знает о цыганском контракте. Понял?
— Понял, а деньги зачем?
— Если почувствуешь, что кто-то что-то слышал, а говорить не хочет, денежек ему и дашь. Может, что и выяснишь. Понял?
— Понял, чего же не понять.
А ночь выдалась необыкновенная: на небе звёзды кучами, а месяц яркий, как прожектор у паровоза, а море катит маленькие волны на берег и шевелит гальку. А пацаны спят под открытым небом, прямо на сырой земле, у тлеющего костра. И не боятся они ни ревматизма, ни цыганского контракта. Отчаянные.
Утром, искупавшись уже в похолодевшем море, пацаны разбежались по делам. Лука пошёл на мельницу, набил десяток голубей на обед. Рокко пошёл домой к Буратино за дробовиком, а затем зашёл к одному знакомому кузнецу и, пока тот его не выгнал, спёр у него половинку ножовочного полотна. А Джеронимо ходил к Томазо Рыбаку договариваться с ним о встрече.
Он нашёл Томазо на берегу моря, когда тот с друзьями пришёл с промысла и выгружал кефаль. Томазо внимательно выслушал Джеронимо и согласился встретиться с ребятами после обеда, когда выспится. В общем, все были при деле, кроме Буратино. Он сам ничего путного не делал, а пошёл в гимназию. Потом ребята собрались, пожарили голубей и съели их. А после обеда Рокко показал всем плод своих усилий: небольшой, всего в две ладони длиной, но очень страшный на вид обрез.
— Ну, как? — спросил автор изделия у Пиноккио.
— Да он и не стреляет, наверное, — немного разочарованно произнёс Буратино, разглядывая орудие.
— Сам ты не стреляешь, — обиделся Рокко, отбирая обрез у приятеля. — Смотри.
С этими словами Чеснок поставил бутылку из-под лимонада на камень, отошёл на десять шагов и стал целиться. Джеронимо и Лука прижали ладоши к ушам. Бах! Грохнул выстрел, такой оглушительный, и Буратино пожалел, что не последовал примеру приятелей. Дым рассеялся, и все увидели, что бутылка из-под лимонада стоит себе на месте, невредимая.
— Да, — сказал Буратино, прищуриваясь от неприятного ощущения в правом ухе, — обрез стреляет, а
