Скробов решает: только вертолетом удастся спасти охотника. Иного выхода нет. Лишь вертолет может приземлиться, не касаясь земли. Для этой машины не страшно болото, воздух — ее надежная опора, пока в баках остается хоть декалитр горючего.
Скробов снимает трубку:
— Девушка, мне Науменко, срочно.
— В Киренске — ни одного вертолета, — отвечает Науменко, выслушав пилота. — Все ушли на точки.
Скробов бросает беглый взгляд на карту:
— Ближе других к устью реки Чиркуо точка, где находится экипаж Касьяненко.
Лучшая радистка порта, белокурая двадцатилетняя девушка с тонкими и нервными пальцами пианистки, пытается еще раз связаться с «МИ-4».
— Борт 31408, борт 31408! Как слышите прием?..
Но «МИ-4», отделенный от Киренска несколькими сотнями километров тайги, не отвечает.
III
Полдень. Тайга
Три дня и три ночи, одиноко лежа в чуме и слабея с каждым часом, старик прислушивался к звукам тайги, прислушивался к глухому, гаснущему стуку сердца. Голода не чувствовал, только очень хотелось пить. Собрав последние силы, он поворачивал онемевшее тело и, опершись о землю рукой, которая еще подчинялась ему, пил воду из котелка. После этого он долго отдыхал, дыша часто и хрипло. Три дня и три ночи назад ушел за помощью его друг, Данила Петров.
— Я скоро,— говорил Данила. — Лежи, Василь Прокопьич, не бойся: Данила Петров шибко ходит. Ой, шибко! Нюльга (Нюльга — дневной переход (эвенк.).) у меня будет большая. День и ночь буду идти. Четырех учиков3 возьму. Менять буду учиков-то.
Маленький проворный Данила уложил в мешок консервы, сахар, лепешки, патроны, туго затянул мешок веревкой.
— Собак тебе оставлю. Черную оставлю, Серого. Хорошие собаки.
Оленей стеречь будут, зверя отгонять. Я шибко пойду. Афанасия Прокопьева, рыбака, встречу. Афанасий в Наканно пойдет. Шибко ходит Афанасий. День будет идти, ночь будет идти — придет в Наканно. Даст телеграмму. Ты жди, Василь Прокопьич!
И Василий Прокопьич ждал. Тайга научила его великому искусству долготерпения. Он ждал, хотя не был уверен в том, что ему смогут помочь. На оленя больного не положишь... Самолету нужно сто шагов чистой, свободной от кустарников и пней дороги. А вблизи нет ни одной полянки. Только болота. Он не мог сказать этого Даниле, потому что язык не повиновался ему, и Данила ушел. Может, старый друг тоже понимал, что все усилия бесполезны, но он ушел, чтобы сделать то, что мог сделать.
...Сквозь дымовое отверстие в конусе чума видно, как плывут вверху белые высокие облака. В конце концов что изменится, если он останется здесь, в тайге, навсегда? И отец его, Баркауль, знаменитый мастер самострелов, остался в тайге, и дед его, и отец деда.
Будь он поближе к селу, его спасли бы доктора. В прошлом году, зимой, с ним тоже стряслась беда, и доктора спасли его. Самолет опустился на поляну неподалеку от места, где он лежал, уткнувшись лицом в снег, и там же, рядом с ним, стыл на ветру убитый им медведь. В тот день он впервые почувствовал в себе старость...
Он нашел в лесу берлогу — она белела в утренних сумерках могильным холмом. Не спеша оградил он лежку частоколом, чтобы хозяин тайги не мог выскочить неожиданно и броситься на охотника. Закончив работу, присел на ствол упавшей березки, нащупал в кармане трубку и сказал тихо, сам себе: «Однако, теперь закурим».
Охотник, после того как он забьет колья у входа в берлогу, обязательно должен сказать, что хочет закурить. Так делали отец и дед, так делал и он — и не потому, что слепо верил в святость обычаев: просто он знал, что одно упоминание о табаке, о трубочке, которую обычно выкуриваешь после тяжелой и нервной работы, успокаивает, и у таежника, взволнованного близостью зверя, становится глубже и спокойней дыхание, и руки становятся тверже, увереннее.
Но в тот раз он и впрямь решил закурить, да только табак никак не хотел сыпаться в трубочку, пальцы тряслись, и табак падал на утоптанный снег. Вот тут-то он понял, что встретился не с медведем, а со старостью и с ней предстоит выдержать борьбу.
У Василия Прокопьича была «тозовка» — малокалиберная винтовка. Он умел убивать медведей из малопульки и гордился этим; немногие охотники из Наканно ходили на «дедушку» с таким оружием. Охотник выстрелил в медведя, прицелившись так, чтобы попасть между маленьких злых глаз, чуть пониже того костяного нароста на лбу, который не пробивают пули даже крупного калибра. Василий Прокопьич неудачно выстрелил. Медведь бросился на него, и охотник ударил зверя пальмой. На этот раз прицел был верным, но старик не смог удержаться на ногах, и медведь уже в агонии смял его.
Самолет вывез Василия Прокопьича из тайги, а доктора искус но зашили раны; вот только припадать стал на ногу...
Две недели назад, когда он собрался в тайгу, родные не хотели пускать его. «Ты живешь хорошо. Среди твоих сыновей и внуков есть и охотники, и учителя, и врачи, — говорили ему. — Они будут кормить тебя и смотреть за тобой, ты проведешь старость в теплом доме, а по вечерам будешь смотреть в клубе кино».
Но тайга позвала его. И он ушел.
— Посмотрю маленько, как белка, — сказал он. — Надо подсказать молодым, где промышлять зимой. Молодые-то не все знают.
Он долго бродил по тайге, все присматривался. Видел грибы, наколотые белками на сухие острые сучки: рыжики и грузди висели низко, у земли. Значит, белка была проходной, значит, она очень спешила, и ей некогда было взбираться на вершины деревьев, чтобы устроить там постоянные кладовые, и она, повинуясь извечному инстинкту, торопливо оставляла на деревьях запасы, которые ей уже не понадобятся. Еще он заметил, что на земле, под кедрами и соснами, мало было шелухи от шишек. Белку гнало отсюда предчувствие зимнего голода, неурожай. Поздние весенние морозы убили нежный сосновый и кедровый цвет.
Долго, таясь за деревьями, следил он за смелыми прыжками ярко-рыжих пушистых зверьков и приметил направление, в котором шла кочевка. Белки шли на юг. Если бы не болезнь, через пять-шесть дней добрался бы он до Наканно и сказал охотникам, что им нужно просить у летчиков самолеты и бригадами перебираться на юг, к верховьям Тунгуски.
Но болезнь, предупреждавшая о себе сильной головной болью, свалила его одним ударом, когда он волок тяжелое бревно, чтобы устроить для оленей дымокур. У него подкосились ноги, будто кто стукнул сзади под колени, и перед глазами затрепетало красное полотнище...
И вот он лежит в чуме и видит над собой чистые высокие белые облака. Их тени заглядывают в чум и скользят по его лицу.
...Он не знает, что от таежника к таежнику, от радиста к радисту, от летчика к летчику тысячекилометровой эстафетой прошла весть о несчастье. Десятки людей, еще вчера ничего не знавшие о существовании охотника Василия Прокопьича Каплина, думают о том, как его спасти. Но как?
(Окончание следует)
В. Смирнов
Рисунки М. Клячко
Письмо учителя географии тов. Ковалева о географических фильмах в школе поднимает вопросы, чрезвычайно существенные для всей учебной кинематографии. В самом деле, положение в этой области крайне неблагополучно. Весь фонд учебных фильмов в настоящее время насчитывает около 500 названий, значительная часть которых устарела как по содержанию, так и технически.
У нас мало фильмов по физической и экономической географии СССР. Целые районы, множество городов ускользнули из поля зрения работников учебного кино. Мало картин и о зарубежных странах и городах. Достаточно сказать, что о государствах социалистического лагеря имеется в настоящее время лишь три одночастевых фильма: «В новой Румынии», «Албания» и «МНР». Причем первые два созданы в 1953 году и уже устарели.
Однако не только малочисленность фонда волнует сейчас работников учебной кинематографии. Дело в том, что и имеющиеся фильмы далеко не отвечают требованиям, предъявляемым к ним школой. Они диапозитивны, бесцветны, часто не отражают характерных особенностей тех или иных стран, областей, городов.
Тов. Ковалев справедливо пишет, что «учебная кинематография застряла на уровне чуть ли не двадцатых годов». И это, к сожалению, относится не только к цвету и звуку фильмов. Находясь многие годы в небрежении, учебная кинематография растеряла настоящих мастеров своего дела, и часто создание кинопособий поручалось людям, для которых эта работа не только не была «делом жизни», но являлась случайной, осуществлялась «между настоящим делом».
Вместе с тем требования, предъявляемые к учебным фильмам, часто шли вразрез со всеми законами кинематографии. Считалось (да и сейчас такое мнение еще существует), что фильм должен слепо следовать школьной программе, иллюстрировать в совершенно определенном порядке каждый ее раздел, каждый пункт независимо от того, поддается ли он экранизации.
