Позднее, когда пришлось участвовать в параде на Красной площади в составе слушателей Артиллерийской академии имени Дзержинского (ныне Петра Великого), меня спрашивали: что было видно на трибуне во время парада Победы? Отвечал ранее и подтверждаю сейчас: «Грудь четвертого человека справа». Все остальное мелькает, улавливается боковым зрением.
Дождь все продолжался. Для участников парада, представлявших фронты, их прохождение заканчивалось специально отработанным ритуалом по бросанию захваченных вражеских знамен к подножию мавзолея, то есть к ногам победителей. Из многих сотен знамен было отобрано 200 штук, которые несла специальная рота. Под звук, дробь множества барабанов это зрелище было поистине потрясающим! Но мы, участники парада, смогли это увидеть уже позднее, в кинохронике.
После сводных полков от фронтов парад продолжили войска Московского гарнизона. В составе этих войск был сводный полк Наркомата обороны, военные академии, за ними прошла конница, артиллерия и самоходные орудия.
Весь парад продолжался примерно часа два. Из-за дождя, который к этому времени усилился, демонстрация трудящихся была отменена.
Возвращались мы в казармы в довольно подмокшем виде. Чтобы подсушиться, использовали, в частности, утюги. Среди нас ходили слухи, что нам дадут два-три дня на отдых в Москве и ознакомление с ее достопримечательностями. Но они не подтвердились. Видимо, слишком велика была нагрузка на подразделения московской администрации.
В этот же день, день парада, когда к вечеру прекратился дождь, на улицы и площади Москвы вышел народ и началось народное гуляние в честь Победы над врагом и в знак признательности Красной Армии. На следующий день в Кремле был устроен большой прием, на котором присутствовали участники парада (не все, конечно), а также приглашенные гости. Мне на этом приеме быть не пришлось. Там были военачальники, генералы и офицеры со значительно большими заслугами. Известно, что прием прошел в исключительно торжественной, дружеской, праздничной обстановке. Было поднято и выпито немало тостов. Расходились участники приема из Кремля в утренние часы следующего дня.
Что можно сказать в заключение? Участие в параде Победы над фашистской Германией в городе Москве 24 июня 1945 года — это огромное событие в жизни каждого солдата, младшего командира, офицера, генерала, маршала Советской Армии. Не только потому, что он лично участвовал в этом историческом параде, но и потому, что был представителем сотен и тысяч воинов, из которых на параде многих и многих не было, в том числе и тех, кто погиб на полях сражений во имя нашей Родины, во имя Победы.
Дорогой читатель! В заключение хочу сказать, что советская власть, социалистический путь Родины, возглавленный партией коммунистов, обеспечили победу нашему народу в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов против фашистской Германии и ее союзников, а также обеспечили освобождение народов Европы от фашистской оккупации. Это неоспоримый факт. Отрицать его могут только враги России, в первую очередь русского народа, а также те, кто, как Иуда, готовы за тридцать сребреников (ныне долларов) продать не только Родину, но и мать родную. Но расплата рано или поздно наступит.
Так непременно будет.
Николай Плахотный
МИЛОСТЬ К ПАДШИМ[3]
Я родился в 1931 году в Придонье, в городе Россошь Воронежской области. Детство моё пришлось на войну. Хорошо помню то роковое утро 1941 года, когда мы с отцом ушли на речку рыбачить. Ничто не предвещало беды. Мама моя с младшей сестрёнкой Зоей уехали в Москву к родственникам, и первой моей мыслью, когда я узнал о начале войны, была: «Как теперь быть? Где искать родных?..». Так и получилось потом, что почти всю войну мы искали: либо родственников, либо пристанища. Отца моего через три дня после начала войны призвали в армию, а я с мамой, с трудом вырвавшейся из Москвы, и с сестрёнкой отправился в эвакуацию.
Нас посадили в товарняк. Подцепили к уходящему на восток эшелону с грузом государственной важности. В запас выдали сухой паёк, на узловых станциях подкармливали обедами. Мы сами себя развлекали затеями, играми, концертами. Но случалось и жуткое. Неподалёку от Валово состав с воздуха обстрелял немецкий штурмовик, в щепки изрешетив хвостовые вагоны. В районе станции Узловая через раздвинутые двери мы наблюдали поединок советского ястребка со стаей вражеских стервятников. Для нашего бой кончился плачевно; мы навзрыд плакали.
Позади остался Дон. Говорили: скоро Волга. Однажды среди ночи по вагонам разнеслось: «Чамзинка… Вылезай, приехали!» Полусонные, вылезли на росную траву. Сильно пахло навозом, лошадиным потом. Нашу ватагу разместили по телегам и повезли в неизвестном направлении.
Солнышко уже сильно припекало, оно меня и разбудило. Ездовой, паренёк лет шестнадцати, важничая, разговаривал с нашей мамой: «Полюбуйтесь, гражданочка, перед нами Тазино». Мы въезжали в большое село. Вдоль широкой улицы стояли пёстро одетые люди. Приветливо махали руками, что-то дружеское выкрикивали. Сразу же на центральной площади состоялся многолюдный митинг. Новоприбывших одарили персонально только что вынутыми из печи горячими караваями. Я не утерпел, тут же отломил краешек с поджаристой корочкой. Как приятно, как вкусно было! Удивительный смак и духмяность мордовского хлеба пронёс через всю жизнь. По сей день помню.
Местные жители разобрали приезжих по своим домам. Колхоз всех обеспечивал необходимыми продуктами. Оглядевшись, эвакуированные мало-помалу подключались к колхозным делам. Всё бы хорошо, но приближалась зима, мы же, как стрекозы, щеголяли в летней одёжке. С миру по нитке собрали кое-какое барахлишко. Но наша мама, от рождения гордячка, отказалась участвовать в «конкурсе нуждающихся». К тому ж по селу бродили слухи: гитлеровцам вот-вот капут. У них в тылу неспокойно: волнуется рабочий класс. А ещё со дня на день ждали открытия второго фронта.
Наши друзья по несчастью (тоже учительская семья) успели списаться с роднёй в Мичуринске. Доброхоты настойчиво звали всю нашу компанию к себе. Но пока мы собирались да неспешно двигались, притягательный и славный городок превратился в прифронтовой укрепрайон. На каждом перекрёстке стояли враскорячку сварные противотанковые «ежи». Мирное население круглосуточно помогало военным рыть окопы, строить ДОТы.
Наша мама пуще смерти боялась оккупации. Это чувство передалось ей от нашей бабушки, пережившей в 1918 году немецкое нашествие. Так что оставаться в Мичуринске, к тому же у чужих людей, было, на её взгляд, рискованно. Тем более что неподалёку, в Знаменке, жила родная мамина сестра, тётя Маруся. К ней мы и рванули. Собрали жалкий скарб. С великим трудом раздобыли билеты. В урочный час явились на вокзал. Сидим, ждём удачи.
Война полыхала поблизости. Поезда катили мимо без остановки, а которые останавливались — были переполнены до отказа. Ко всему прочему ударили знаменитые декабрьские морозы 1941 года, когда птицы замерзали на лету.
Мама послала меня за кипятком. Возвращался я с полным чайником, когда до слуха донёсся истошный шёпот:
— Пленных немцев ведут.
Такой шанс упустить разве можно! Я бросился наперерез. Но оказалось, пленных конвоировали со стороны платформы. Пока я кружил, они уже входили в зал ожидания. В узком проходе я чуть было не столкнулся с толпой чужих людей. Странное чувство мной овладело: смесь страха, острого любопытства и глухой злости.
— А ну, в сторону. Дай проход! — раздался твёрдый голос конвоира.
Спиной я прижался к обледенелой стене, пропуская мимо длинную цепочку людей в расхристанной униформе. Вид их был… Как бы точнее выразиться… Побитый, что ли. Лица одинаковые: мрачные, насупленные, землистого цвета. И одеяние у всех серое. Брюки гражданские, навыпуск. Странного покроя короткополые шинелишки. Смешные пилотки с опущенными на уши отворотами. Плечи, шеи замотаны чуть ли не бабьим тряпьём. Точь-в-точь как на карикатурах Кукрыниксов в «Окнах РОСТА», вывешиваемых регулярно у входа в городской парк, где дети и взрослые набирались информации и воинственного духа. Теперь же враги были в двух шагах, в станционном зале, под перекрёстным огнём безжалостных взглядов измученных войной страдальцев.
На минуту-другую зал охватила гнетущая тишина. Умолк даже младенец, до того оравший несколько часов кряду — то ли от голода, то ли от боли. Как ни странно, и репродуктор-громкоговоритель отключился словно сам собой.
От пленных исходил чужой (не наш!) гнилостный запах с примесью приторной парфюмерии. Последнее особенно раздражало, усиливая неприязнь и ненависть к «фашистским гадам». Наш рассвирепевший народ воспринимал пришельцев с Запада как нелюдей сатанинского происхождения.
Трудно понять, с какой целью завели конвоиры в станционный зальчик отбившуюся от военного потока группу разоружённых. Возможно, просто обогреться. Ведь и у охраны вид тоже был отнюдь не геройский — кабы не боевое оружие с примкнутыми штыками.
