Ангелина. Думаю, ты догадываешься, по какому.
Кровь в венах превращается в лаву, а в душе зреет паника. Разумеется, я понимаю, о чем будет наш разговор, но все равно дико боюсь. Не столько самого Вавилова, сколько его возможной реакции.
— Я не хочу ходить вокруг да около, поэтому спрошу прямо, — продолжает мужчина, глядя прямо на меня. — Ты беременна?
Его вопрос острой стрелой вонзается мне в сердце, лопая невидимый пузырь, в котором все это время хранились мои чувства, страхи и обиды. Пока Вавилова не было рядом, я запрещала себе думать о нем. Запрещала надеяться и мечтать. Я убедила себя в том, что наша ночь ничего не значит, что моя беременность случайна, а потому я одна должна нести ответственность. К:н:и:г:о:е:д:.:н:е:т
Но сейчас своими вопросами он рушит мою броню. Крушит стены, которые я так долго и старательно возводила. Ломает мое внутреннее равновесие, заставляя терзаться сомнениями. Как мне лучше поступить? Стоит ли ворошить прошлое или лучше оставить все, как есть?
— Да, — наконец отвечаю я. Тихо-тихо.
— И какой срок?
— Пять месяцев.
Изо рта мужчины вырывается не то вздох, не то стон. В первые секунды заметно, как его накрывают эмоции: он обескуражен и поражен. Однако потом, буквально через пару мгновений Вавилов берет себя руки: опускает взметнувшиеся вверх брови и сипло произносит:
— Я так и думал.
— Когда у тебя свадьба? — не дав ему опомниться, спрашиваю я.
Отчего-то сейчас эта информация кажется мне жизненно важной, будто от этого зависит будущее.
— Через неделю, — все так же хрипло отзывается Вавилов.
И мое сердце болезненно ухает куда-то в пятки.
***
Через неделю.
Это очень-очень скоро. Вероятно, мероприятие уже спланировано, приглашения разосланы, а белое платье невесты висит в шкафу, с нетерпением дожидаясь своего триумфального часа.
— Ангелина, послушай, — Вавилов жжет меня синим взглядом. — Все сложилось совсем не так, как должно было быть, и я очень сожалею об этом. Но если этот ребенок — мой, я готов взять на себя всю ответственность и помогать всем, чем только…
— Не переживай, — обрубаю я, отвернувшись к окну. — Это не твой ребенок.
— Что ты сказала? — переспрашивает Александр.
— Я сказала, что это не твой ребенок, поэтому тебе нет нужды переживать, — с напускной беззаботностью отвечаю я.
Кто бы знал, каких усилий мне стоит произнести эти слова. Они словно обрастают шипами и вылезают наружу, царапая горло. Но я сглатываю кровавые сгустки и продолжаю играть свою роль. Решение принято — назад пути нет.
— Но… Но ведь, если судить по сроку, то…
— Он от моего бывшего, Саш, — я не даю ему договорить и, чуть помедлив, нахожу в себе силы посмотреть на него. — У нас было что-то вроде прощальной ночи.
Я повторяю ту самую ложь, которую выдумала сегодня на юбилее, чтобы отвязаться от чересчур любопытной Ани. С ней это сработало. Возможно, сработает и с Вавиловым.
Мужчина буравит меня взглядом. Настолько пристальным и проницательным, что я не могу избавиться от ощущения, будто с меня сдирают кожу. Он сканирует, изучает, пытаясь по моему лицу понять, говорю я правду или все же лгу.
У меня подкашиваются ноги, и сердце в груди стучит как ненормальное, но, несмотря на это, я стою с ровно и не отвожу от Вавилова глаз. Отвечаю на его требовательный взор, в котором явственно читается вызов. Если я сейчас дам слабину, то моя выдержка разрушится как карточный домик и я разревусь. От обиды, от скорби, от жалости к самой себе.
А еще я вывалю на него правду. Признаюсь, что отец ребенка действительно он, тем самым загнав нас обоих в еще более неловкое положение. Что изменит мое признание? Ни-че-го. Ровным счетом ничего. Ведь, когда я озвучила срок и у Вавилова зародилась первая мысль об отцовстве, он не сказал: «Я брошу ее и буду с тобой!». Он лишь упомянул об ответственности и готовности помочь. Это, конечно, мило, но уж лучше я забуду его и постараюсь начать с чистого листа, чем то и дело буду бередить с трудом заживающие раны.
Помощь — это хорошо, но я справлюсь и без нее. Мне нужно отпустить Александра и свои чувства к нему. А сделать это получится только тогда, когда любые контакты с ним оборвутся. Никаких упоминаний о нем, никаких разговоров и даже писем. Полное обнуление. Только так я смогу исцелиться и заново собрать свою личную жизнь по кирпичикам.
— А если я попрошу тест на отцовство? — помолчав, говорит мужчина.
— Да пожалуйста, — усмехаюсь я, хотя мне совсем не весело. — Только на каком основании?
— На том основании, что мы с тобой были близки, — отвечает строго.
Я напрягаюсь, а Александр продолжает зрительную пытку. Однако через миг черты его лица смягчаются, и он произносит:
— Ладно, прости меня, Ангелина. За недоверие и за то, что учинил допрос… Просто, когда сегодня на мероприятии я заметил твои округлившиеся формы, во мне что-то оборвалось. Я решил, что та ночь, — он заминается, с трудом подбирая слова, — была неслучайной.
Я сжимаю ладони в кулаки так, что ногти вонзаются в кожу. Хочу перекрыть душевную боль физической, но, увы, не получается. Внутри по-прежнему печет и ноет. Словно кусок раскаленного железа подложили.
Меня так и подмывает раскрыть Александру истину, но на ум тотчас приходят мысли о том, что я ему не нужна. Ведь если бы была нужна, он бы нашел возможность позвонить мне из Америки, верно? Он бы не исчез насовсем. Он бы отыскал способ поддерживать связь.
— Думаю, твоя невеста тебя потеряла, — говорю я, подавляя желание разреветься. — Да и не только она.
Какое-то время Вавилов сидит, погрузившись в задумчивое молчание, а затем трясет головой, словно сбрасывая морок, и поднимается на ноги:
— Да, конечно. Извини, что потревожил, Ангелина.
Он направляется в
