через поддон. – Дэвис сопровождает свои слова действиями.
С интересом слежу за мужскими движениям. С этой стороны Дэвис раскрывается впервые.
– Занимаетесь цветоводством?
– О, нет! Особенности моей работы предусматривают общение с разными людьми. – Детектив наполняет леечку водой и возвращает на подоконник, где она до этого стояла. – И леди в возрасте нередко, если не сказать, достаточно часто, делятся своими секретами. А запоминать всю информацию уже стало привычкой.
В моей голове мелькает картинка, как серьёзному детективу какая-нибудь милая бабулька подливает чай, пододвигает тарелочку с печеньем и рассказывает про полив комнатных растений. Отворачиваю лицо, но Дэвис замечает мою улыбку.
– Не смейтесь, Надя. Иногда самая незначительная мелочь, может оказаться важной деталью.
– Даже фиалки? – Я ставлю перед мужчиной чашечку чёрного кофе.
– Даже фиалки, – подтверждает моё неверие Йен. – Надя, вы меня спасли! – Дэвис втягивает носом аромат, и на его лице расцветает блаженство.
Он не торопится. Растягивает удовольствие, а я стараюсь ему не мешать. Рассыпаясь в благодарностях, Йен сам споласкивает и убирает чашку.
– А теперь вы скажете, ради чего всё-таки я вас спасала?
На секунду Дэвис зависает, а потом негромко, но искренне смеётся. И практически мгновенно становится серьёзным.
– Мне нужно, чтобы вы мне поверили, Надя.
– Вот как? И в чём же?
– Во всём. Это нужно не столько мне, сколько вам и Алексею.
При упоминании имени Лёши горькое чувство царапает душу.
– Надя, он был вынужден это сделать, – вступается Дэвис. – Поверьте, Алексей был категорически против.
– И кто же его заставил?
– Я.
– Вы?
– Да.
– Зачем.
– Есть вещи, которые я пока не могу раскрыть, но прошу поверить, что так надо.
– А что вы можете раскрыть?
– Хм. Мне нужно как можно скорее вытащить Марину Долгину из страны. Но она не так глупа, как оказалось. Поэтому это единственная возможность, которой она должна воспользоваться.
– Но неужели… – Упрёк застывает на моих губах.
– Всё верно. Если бы вы об этом знали, то Марина догадалась, что это, мягко говоря, подстава. Вы очень открыты, Надя.
– Но…
Я встаю и нервно передвигаюсь от стола к окну.
– А Алексей? Ему что-нибудь угрожает?
– Нет. Пока он находится в клинике, ему ничего не угрожает. Поэтому ответьте ему, что у вас всё в порядке, иначе его ничего там не удержит. А ему выезжать как раз не стоит.
– Хорошо. – Я облизываю пересохшие губы и ухожу в комнату в поисках телефона.
Дэвис оказывается прав – аккумулятор разряжен. Подключаю зарядное устройство прямо на кухне и проверяю входящие сообщения.
О, боже! Даже представить боюсь, как Лёша переживал всё это время.
– И ещё один момент. Ваша подруга догадывается о вашем положении? – вырывает меня из мыслей Дэвис, пока я набираю Лёше ответ.
– Да.
– Плохо. – Почему-то это расстраивает детектива. – А результат теста она видела?
– Нет. – Я отрываю взгляд от экрана. – Вы и ей не верите?
– Я верю только фактам. Но, сейчас мне нужно, чтобы была другая информация.
– Зачем?
– Чем меньше людей знают о вашем положении, тем лучше.
Дэвис берёт с подоконника тест, разрывает упаковку и включает воду. Кладёт на стол полоску с одной красной линией.
– Сделайте, пожалуйста, фото и отправьте его своей подруге.
Пристально смотрю на Дэвиса. Юльке я верю больше, чем ему.
– Надя, не стоит подвергать себя риску. Просто отправьте фото. А потом, когда уедете, можете ей всё объяснить.
– Уеду? – Я непонимающе смотрю на детектива.
– Мне бы очень не хотелось, чтобы с вами что-нибудь случилось.
– Вы меня пугаете?
– Нет. Теперь, когда ваше положение подтвердилось, я настоятельно рекомендую принять предложение вашей тёти.
Алексей
Извиняться перед Мартой я не стал. Пусть считает меня невежей. Главное, что теперь на любое своё действие она спрашивает моё разрешение. Если уже получала «нет», и в следующий раз задаёт вопрос снова, то хватает одного только взгляда.
Сержа это забавляет.
«Так вот как рождаются истории о суровой русской душе», – шутит он.
Мне же совершенно не до шуток. Душа у нас открытая, это климат суровый.
Занятия артикуляционной гимнастикой, лечебный массаж, плавание, аква-аэробика, лечебная ходьба и физкультура, психотерапия – это неполный список того, что есть в моём листе назначений. Всё свободное время я делаю дополнительные упражнения и практически не выхожу из тренажёрного зала, давая максимальную нагрузку на своё тело.
С речью сдвиги есть, но не такие быстрые, как мне хотелось бы. Приходится заново тщательно проговаривать каждый звук. И на некоторые уходит очень много времени. Я понимаю, что нужна практика, но заставить себя с кем-то «говорить» никак не могу, словно стоит какой-то невидимый барьер.
Ещё я безумно скучаю по моему ангелу. Надя делится, как проходит её день, рассказывает незначительные новости, присылает смешные видео с Вальтером, голосовые сообщения – их повторы я могу слушать бесконечно – но мне кажется, что она всё равно что-то не договаривает. Каждый раз, когда я порываюсь вернуться домой, убеждает, что стоит набраться терпения и пройти полный курс. Я с ней согласен, но чёрт возьми, как же тяжело, когда её просто нет рядом.
Я не сразу заметил, что Серж стал каким-то угрюмым. Он ежедневно интересуется моим здоровьем, но видеться мы стали гораздо реже. Честно говоря, я не придавал этому особого значения, считая, что тот занят по работе, пока в одно из своих посещений, Серж не попросил написать Марине.
Всё это время я старался не думать о женщине, из-за которой мне пришлось оставить Надю. В том состоянии, котором я был, я не смог бы противостоять своей законной жене. Именно желание вернуть речь заставило меня согласиться на эту долбанную реабилитацию. Молчать в суде – значит, заранее проиграть его, а этого допустить нельзя. Я ни минуты не хочу находиться с Мариной рядом, и даже ребёнок не сможет заставить отказаться меня от развода.
Я до последнего уверен, что Марина обманула, предъявив справку о несуществующей беременности, чтобы избежать развода. Зачем? Этого я не знаю.
Детектив тоже не даёт пока никаких объяснений. С вопроса: «Что сообщил Дэвис?» начинается любая наша встреча с Сержем. Дядюшка понуро качает головой, словно тоже лишён возможностей речи. Это означает только одно – никаких изменений. Серж показывал мне
