какой-то цыган, он ведь, по сути, ничего не мог с вами сделать в течение двух недель.
— Это так, — согласился Буратино, — но, как известно, Николай сказочно богат, и сумма контракта, которую он предложил, огромна.
— По два цехина за любого из нас, — вставил Рокко.
— Это большие деньги, — задумчиво кивнул головой Томазо, — очень большие. На такой контракт могут подписаться даже серьёзные люди.
— Поэтому мы пришли к вам, синьор Томазо. Нам нужна ваша поддержка. Нам кажется, что если люди узнают о вашем участии в нашей судьбе, то многие серьёзные люди крепко подумают: стоит ли брать такой контракт. Ведь всем известна ваша репутация. Тем более что наше дело правое, — говорил Пиноккио, внимательно следя за каждым движением Рыбака, за каждой переменой в лице.
— Буратино, а почему ты пришёл ко мне только сейчас? — неожиданно спросил Томазо.
— Но до сих пор у нас было всё нормально, — ляпнул Рокко и тут же понял, что ляпнул лишнего.
— Понятно, Рокко. Пока у вас всё нормально, пока вы зарабатываете хорошие деньги, вы не вспоминаете о человеке чести по имени Томазо. А когда у вас появляются неприятности, вы тут же приходите ко мне. Так, что ли?
— Так, — признался Буратино, укоризненно глядя на своего приятеля.
— А слышал ли ты, Буратино, что есть фонд, — продолжал Томазо, — в который все нормальные пацаны и деловые люди перечисляют небольшой процент, который обеспечивает им поддержку в трудную минуту?
— Нет, первый раз слышу, — признался Пиноккио.
— А ты, Рокко? — Томазо взглянул на Чеснока.
— Ну, слыхал пару раз, — пробормотал тот.
— Значит, слыхал, — удовлетворённо констатировал Рыбак, — а хоть один сольдо ты внёс в этот фонд?
— Нет, — буркнул Рокко, — это общак для блатных, а мы-то шпана мелкая. Я думал, что это нас не касается.
— А вот коснулось, как видишь, — улыбнулся Томазо. — И только не надо прибедняться, ребятки, и говорить мне, что вы мелкая шпана и что вы ещё маленькие, — тут Томазо навалился на стол локтями и привстал, его лицо приблизилось очень близко к лицу Рокко. — За мелкую шпану, брат Рокко, таких бабок, как за вас, не объявляют.
Холодный огонь бушевал в глазах Рыбака. И от этого огня всем присутствующим мальчишкам стало страшно. Даже бесстрашному Рокко. И тут Буратино взял на себя смелость и довольно спокойно, даже холодно, заявил:
— Извините, синьор Томазо, но деньгами в бригаде распоряжаюсь я, а не Рокко. А я, к моему глубочайшему сожалению, не знал, что обязан отчислять определённый процент в ваш фонд.
— А кто тебе сказал, что ты обязан это делать? — успокаиваясь и садясь на место, сказал Рыбак. — Отчисление — дело добровольное, но только тот, кто делает эти отчисления, может рассчитывать на помощь людей чести.
— Ясно, — спокойно сказал Буратино, — в будущем обязательно учтём, и нас интересует, какой процент нужно отчислять?
— Ты говоришь как коммерсант, а не человек, который растёт на улице, — ответил Рыбак. — Отдавай денег столько, сколько не жалко, сколько совесть подскажет.
— Совесть — понятие субъективное, — вдруг нагло заявил Пиноккио, он больше не боялся Томазо, он видел этого Рыбака насквозь. Парень знал, что тот ему сейчас скажет и как будет себя вести. Буратино продолжал: — И поэтому мне бы хотелось знать процентный эквивалент этой самой совести.
— Я цены не определяю, я не коммерсант какой-нибудь, — с оттенком раздражения сказал Томазо.
«Ещё бы, — подумал Буратино, улыбаясь и глядя на человека чести, — может быть тебе, дружок, и хотелось бы определять цены да с цифрами ты не в ладах, а уж про какие-то там проценты ты и вовсе первый раз слышишь, Рыбачок».
— Мы готовы отчислять десятую часть с нашего сегодняшнего бизнеса, если вы возьмётесь нам помочь, — уже вслух произнёс Буратино. — Мало того, мы будем платить вам по пять сольдо в день, если вы будете нас охранять, и пятьдесят сольдо, если вы заставите Николая отозвать контракт.
Буратино замолчал, и над столом в саду повисла пауза, недобрая пауза. Джеронимо сидел ни жив, ни мёртв. Рокко аккуратненько под столом трогал пальцами обрез, а Пиноккио, напротив, демонстрировал абсолютное спокойствие.
— Пацан, — наконец произнёс Рыбак, — ты за кого меня держишь? За фраера или за коммерсанта?
— Я держу вас за разумного человека, — ответил Буратино, ничуть не смутившись.
— Ты что, не знаешь, что люди чести не берут денег за работу?
— Это не вопрос, — продолжал улыбаться Буратино, — мы преподнесём подарок вашей жене.
После этой фразы снова повисла тяжёлая пауза. Рыбак думал о чём-то, а мальчишки сидели молча. Томазо достал папиросы, закурил, продолжая размышлять. Наконец, он выбросил окурок и произнёс:
— Ладно, я попрошу своего друга Бартоломео, он будет с вами, пока всё не утихнет. Ещё я попытаюсь решить вопрос с Николаем, хотя он страшно упрямый старик. Но я думаю, что смогу отговорить многих наших от контракта Николая, но… Я смогу отговорить только наших, а ведь есть ещё и залётные гастролёры, так что будьте начеку.
Разговор был окончен, мальчишки встали и начали прощаться, пожимая руку Рыбаку, последним подал руку Буратино. Томазо не сразу выпустил её после рукопожатия: перед тем, как её отпустить, он произнёс:
— Ты умный, но ты ещё не знаешь людей. По молодости ты думаешь, что видишь человека насквозь и разговариваешь с ним свысока. Запомни, люди — не конторские книги, и в нашей среде очень важны традиции, а не вычисление долей. И ещё, никогда не улыбайся так, как ты улыбался сегодня, когда разговариваешь с уважаемым человеком. Запомни это.
— Спасибо за совет, синьор Томазо. Я всё запомнил. Только объясните мне, чем плохи вычисления?
— Твоя беда в том, что ты умеешь считать, а люди, которые умеют считать и занимаются нашим делом, люди страшные.
— Я не понимаю вас, — признался Пиноккио.
— Не понимаешь? Те, кто считает прибыль, те плюют на традиции. Те, кто разрушают традиции, убивают нас. А мы не любим, когда нас убивают. Мы защищаемся. Понял? — в глазах Томазо снова мелькнула искра холодной ярости.
— Не до конца, но буду думать о ваших словах, синьор Томазо.
— Думай, — сказал Рыбак и, наконец, отпустил
