Что же в итоге получилось? Судить, естественно, не мне, но я пока не слышал, чтобы кто-то усомнился, что герой моего романа — именно Шолохов, а не кто-нибудь другой. Больше всего я боялся мнения людей, близко знавших Михаила Александровича, но никто из них меня не критиковал с позиций достоверности описанного в романе, а многолетний друг Шолохова, оренбургский писатель Николай Корсунов, напротив, даже весьма хвалил.
Таким образом, многое из того, что я говорил о принципах использования исторического материала в художественных произведениях, проверено мной на личном опыте и принесло положительные результаты.
Впрочем, единых принципов для всех не существует, но есть четыре условия успеха произведения, независимо от того, историческое оно или нет: честность, правдивость, смелость и талант.
Наталья Данилова
РАТНИКИ РУССКОЙ ПРАВДЫ, ГДЕ ВЫ?
О повести Л. И. Бородина «Ушел отряд». (Москва, 2004, № 7)
Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их.
Мф. 7:13–14.
Скоро мы отпразднуем шестьдесят лет нашей Великой Победы, и для любого болеющего душой за Отчизну человека естественны раздумья, к чему мы пришли и что в пути растеряли. Новая повесть Леонида Ивановича Бородина «Ушел отряд» посвящена Отечественной войне: жизни партизанского отряда в тылу врага. Но это лишь внешняя канва ее сюжета. Энергетика авторской мысли столь пламенна, что сквозь художественную ткань произведения просвечивают иные смыслы, проступают иные письмена: о нашем времени, о нас и нашей истории.
Рубеж тысячелетий — время наиболее катастрофичное по своему мироощущению: всё взрывается изнутри; и иллюзорное: всё становится подло обманчивым. Время требует от писателя действия, обращения к чистому публицистическому слову по принципу: «Не могу молчать. Иду на Вы». Но время требует от писателя и титанического проявления личной духовной силы, вдохновенного художнического подвижничества в творческом поиске совершенной формы для воплощения наболевшего.
Художественный мир повести Бородина — это и вызов беспочвенной либеральной литературе, выстроенной в угоду чуждым европейским вкусам, разъедаемой недомолвками и пустой риторикой, негласными договорами по забалтыванию и умолчанию главного, вызов той литературе, которая служит не истине, а является словесной маскировкой фикции и лицемерным прикрытием интриг современной «политики» предательства национальных интересов.
Творческое миросозерцание писателя — видение предела возможного для зрения и понимания, видение противоположного, которое взрывает нормированное и нормативное пространство общих представлений о нашей жизни. Стиль «густонаселенной» прозы Бородина — воздвижение противостояний художественных образов, идейных противоположностей: «Одной стороны никогда не бывает, вторая обязательно где-нибудь сбоку».
Две крайности («правды» героев повести) в своем непосредственном или прямом соотношении, соприкосновении помогают писателю вывести суть вещей в зримость, проясненность, простоту явленности — ибо по кратчайшей прямой падает свет, по законам света построено наше видение мира, — и тогда неясное становится очевидным, а очевидное глубоким. Такие сложные и внутренне связующие отношения проясняют все страсти и все идеи, переживаемые героями. Воображение писателя, охватывая и мир и человека одновременно как некую общую живую систему образов, способно не только «разобраться про обе стороны», увидеть «русскую правду» жизни, но и многое предвидеть: каков наш путь, куда идти — на Запад или на Восток?
«Сердце» повести, сфера ее внутреннего и глубинного смысла — преходящее время и бездна вечности, воплощенная писателем в необыкновенно емком символе: «Промерзшее болото холод источает в воздух… Хотя кто его знает, что свершается в болотной утробе, да и сама эта утроба — загадка природы. Почему везде твердь, а где-то смертельная, вязкая провальность, глубины которой никто не знает».
В небольшом художественном пространстве повести Бородина «Ушел отряд» явлена зримая метафизическая карта русского мира в его прошлом и настоящем, и прогнозами на будущее — русская философия Истории с ее нравственным императивом — силы духа в преодолении зла.
Наше настоящее представлено Бородиным в печальной ретроспективе — как жизнь на оккупированной врагами территории, в состоянии латентной войны против нас, русского народа: «С первых дней войны против России!» — лейтмотив повести*. Война — одна на всех: «Война нынче не только отечественная. Но и гражданская». Мы и не заметили, когда страна оказалась во вражеском окружении: «Окруженцы самых первых дней, они без паники в башках, потому что еще не все понять успели, как война эта самая пошла». Яркая примета времени — валюта оккупантов: «деньгу гитлеровскую на тебе в лапу».
Мы загнаны «в болотный тупик» Истории, где и застряли. Бег по болотам «окруженцев»-партизан — «пятками сверкали, пока в этих гнилых местах не оказались» — это наше бегство от своих традиций, от своих корней — от своей национальной державности. Отсюда и болотная беспочвенность современной жизни: «Но ступи — тут же провал выше колена, и звук такой мерзкий, будто бы собой довольный — чавк!».
Образ поруганной Отчизны появляется в первых строках повести: «Оскверненный лес, как проказой, был поражен тишиной». Дух времени распада — «вонища!». «Будто бесхозную коровью ферму жидкий навоз затопил, — пишет Бородин, — прорвал ограду и растекся по территории в разных направлениях, — куда ни сунься, везде дерьмо смертельное. И преградой не стать — силы не равны». Смердят зловонно подлость, ложь, предательство, трусость, подменившие благородство, честность, стойкость, мужество. Имя этой общественной болезни писатель дает, точнее не придумаешь, — «сучье вымя», обширный гнойник, когда ни мази, ни припарки не помогают — весь организм, надышавшийся ядовитыми болотными испарениями времени, лечить надо.
Вот в этой исторической ситуации нам явлен некий «будто бы» партизанский отряд («сотня оборванцев», «ничьи», «сами себе хозяева») в полном бездействии, когда «никто над душой не стоит и геройства не требует», «и в бой пока некуда идти». Характеристика Бородина нелицеприятна: «Без боя не отряд, а банда голодных голодранцев». Писатель ставит больной вопрос времени: как с такими «ратниками» воевать за «народное дело»?
«А как может человек провериться, военный человек? — не в оправдание „партизанщины“, а по существу пишет Бородин. — Да только в бою. А если боев нет, но лишь позорное болотное сидение почти год… За год всякие превращения с человеком могут случиться, если он не проверяется». Потому-то и «вошел в душу» командира партизанского отряда Кондрашова (как и любого приличного, совестливого человека нашего времени) неотступный стыд с тех пор, как «драпали от немцев и в страхе и в панике» и засели зимовать в заболотных деревнях по печкам.
Николай Сергеевич Кондрашов не только главный герой повести, но и жизненно положительный герой, что редкость для современной литературы. Он был избран командиром не потому, что кадровый (по званию лишь «старлей»), а «по старинному русскому обычаю»: «за рост, за кулачищи, за голос подобающий да за природную хмурость физиономии». По «фиагностике» он из самых что ни есть пролетариев: «…силища в руках была наследственная…ото всей его по мужской линии пролетарской родовы»; по материнской линии из крестьян: «Женщины же по третьему поколению из деревень краденные. Обычай»; но по комплекции — «кавалергард». Отменная сила и мужественная породистость — внешние черты, необходимые для лидера.
Но «в нынешней нашей поганой обстановке», считает Бородин, для командира «в самый раз» то, что Николай Сергеевич — «просто хороший человек», редкий «промеж нас всяких». (Среди нынешнего высшего эшелона власти редкость редкостная!)
Кто они — всякие? В повести представлен до боли знакомый точный срез нашего «гражданского» общества: капитан Никитин, заместитель командира, слетевший с военных верхов, с позорным ранением пониже спины; «ежата», «десяток энкавэдэшников из напрочь разбитого батальона» во главе с политруком Валькой Зотовым, «молодые, сплошь идейные», гибель своего отряда и всех командиров переживающие надсадно; «партийцы», скрывающие перед лицом врага свои убеждения («хрен с ними, какие партийцы в такой болотной дыре»); бывший зэк Ковальчук, пострадавший и за батьку Махно, и «за язык свой проклятый», воюющий и за волю, и за правду; «мальчишки-полицаи», возомнившие себя партизанами, на своих же односельчан чуть что вскидывающие винтовку, а «у самих пауки на рукавах»; староста Корнеев — «немецкий холуй», из бывших владельцев усадьбы, скрытой в болотах «временем и хвоей», приехавший сюда не мстить, а «дохнуть воздухом вотчины»…
