может быть! Он никогда не прыгал из окна, просто лежал на форточке или на подоконнике у открытой створки.
— Он тосковал. Как ты могла бросить нас? Сбежала! — интонация мамы была неестественной. Казалось, еще минута и она начнёт заламывать руки и подвывать, как это принято делать в деревне на похоронах у родни. Похороны — это так страшно.
Я, действительно, всегда боялась смерти бабушки, иногда днём, когда она засыпала на диване, прислушивалась к её глубокому старческому дыханию, замирая в страхе, что следующий вдох может не случится. Всегда боялась, что когда-нибудь придётся стоять у гроба, смотреть на желтое восковое лицо родного человека, прикасаться в прощальном поцелуе к повязке на лбу и думала, как бы этого избежать.
Да, я боялась этого!
Все неправда, мамы здесь быть не должно. Бабушка жива. Барсик грызёт корм, который я насушила в духовке. Соня Снегирёва — трусиха, на которую мгла наводит морок. Ведьма предупреждала. Трансляция началась. Я признаю, это точно мой собственный страх.
Сглотнув ком в горле, я двинулась мимо матери, шепча себе под нос: «Неправда. Это просто сон. Страшный сон».
Не так-то просто не оглядываться, когда мама кричит вслед, требует возвратиться домой. Только моя уверенность, что её здесь быть не должно, давала силы двигаться вперёд. Голос мамы затих. Раньше, когда мне снились кошмары, я умела почти мгновенно просыпаться, и морок спадал. Но от мглы так не освободиться. Мне почудилось, что контуры леса показались впереди, я прибавила шагу, тем более туман слегка поредел. Я — молодец. Главное, не останавливаться, выйти как можно скорее из этого дурмана.
— Милый, — приторный голос Асанны, словно сахарным сиропом склеил мои внутренности.
Оглушенная и обездвиженная я застыла, не в состоянии сделать следующий шаг, туман услужливо приоткрыл видение. На коленях у Эрвина сидела Асанна, она гладила его лицо длинными пальцами, которые он нежно целовал. В глазах запрыгали молнии, картина апокалипсиса раздвоилась. Двое влюблённых переместились на кровать, я закрыла глаза, не в силах наблюдать дальше, как рушится мой мир.
Ноги приросли к земле. Звуки, доносящиеся до меня, дорисовывали в сознании то, чего не видели глаза, происходящее вспыхивало яркими образами. Мне хотелось бежать, и я жаждала дослушать то, что разворачивалось около меня. Влюблённые подходили к кульминации. Всхлипы Асанны, шепот, рваное дыхание, шлепки плоти о плоть превратили мои нервы в оголённые провода. Огненный ад и ледяной мрак одновременно.
В холодном космосе летели обломки зданий, куски покорёженного металла, обугленные скелеты. Любовные стоны неслись над выжженной пустыней, пылевые вихри били мне в лицо, песок скрипел на зубах. Я попала в эпицентр взрыва, и я сама была этим взрывом.
Противоборство со смертью когда-то убедило меня, что никогда нельзя не сдаваться, нужно продолжать жить. Продолжать жить. Идти дальше, идти вперёд.
Они имеют право. Точка. Эрвин свободен… сейчас, он не помнит меня, значит, может быть с кем угодно. Если бы это была не Асанна, было не так больно. Ложь! Не обманывай себя. Я помню. Всё помню. Здесь не могло быть кресла, кровати, комнаты. Всё происходит в моём воображении, в моей фантазии, не в реальном мире. Со своей душой я разберусь позже. И в пустыне можно вырастить цветы.
Наверное.
За спиной осталась любовная горячка неутомимой парочки. Я запнулась, шатаясь, как пьяная с заплетающими ногами, заковыляла дальше, запнулась еще раз. От моего мокасина наполовину отклеилась подошва, я тупо посмотрела на то, что мешало идти. Ничего. Сойдёт. Не смертельно. Смена образов и обстановки, которые любого могли свести с ума в два счета, меня пугала не до обмороков. Способности к перемещению сослужили добрую службу, оказались тренировочным полигоном, подготовили моё сознание к чересчур реалистичным миражам. Главное, не верить.
Не верить получалось с трудом. Слишком правдоподобно.
Слёзы лились по щекам. Иди вперёд, не останавливайся, твердила я себе, ты можешь. Мгла становилась густой, вязкой, почти осязаемой. Я двигалась на автопилоте, запинаясь о каждую кочку, которая будто бы специально прыгала мне под ноги. Направление было потеряно, я больше не видела леса. Ощущение безнадежности, усталости нарастало с каждым шагом. Мгла закутывала меня в сырую дырявую шаль, цеплялась клочковатыми дряблыми руками, забиралась под кожу, нашептывала об Эрвине и Асанне.
Мне кажется, я давно шла с закрытыми глазами, зачем смотреть, всё равно ничего не видно. Я превращалась в мутный туман, растворялась в нём, ощущала себя липким киселём. Отчаянный рык ввинтился в тяжелый воздух, пробился ко мне низкой вибрацией, сотряс тело до самой глубины.
— Горыныч! — я, спотыкаясь (чёртова подошва) и крича, бросилась на зов.
Мой дракон лежал, распластав по земле изодранные серебристые крылья, из шеи торчал арбалетный болт, из раны широкой дорожкой вытекала кровь. Глаза Горыныча затягивались мутной пеленой. Стараясь поймать ускользающий взгляд друга, я бросилась на колени, приподняла чешуйчатую голову.
— Горыныч. Не уходи! Горыныч, не умирай! Не бросай меня! Горыныч!
Последний хриплый вдох стал мне ответом, и дракон затих.
— А-а-а!
Оказывается, я ещё не достигла дна и теперь штопором неслась вниз, желая рухнуть, разбиться о камни, разбить вдребезги измученное тело.
* * *
— Прости меня, — захлёбываясь в рыданиях, я упала рядом с Горынычем, гладя его чешуйчатую морду. Он так любил, когда я чесала его за ушами. Больше никогда Горыныч блаженно не зарокочет от удовольствия, не проведёт шершавым языком по моей щеке. Отчаяние сокрушило мою волю, я завопила, завыла в пустоту, как подыхающий зверь в предсмертной агонии. Надо похоронить его. Ненавидя себя, голыми руками я выдирала с корнем траву, ломая ногти, копала яму для погребения своего любимца. Оказалось, что у безумной меня еще есть силы. Порог боли был пройден, наступила смерть при жизни.
Для Горыныча яма была маловата, а вот мне подходила в самый раз. Раньше я с ужасом представляла, как меня закопают в могилу, когда я умру, сейчас собиралась лечь в неё сама. Прильнув к когтистой лапе дракона головой, я просила у Горыныча прощения за то, что бросила. Не позаботилась, не уберегла. Слёзы лились на согнутые когти дракона. Где-то здесь мой волос, накрученный на основание одного из них. Стерев мокрую пелену с глаз, я стала искать. Горыныч не мог потерять накрученный в несколько витков мой русый волос. Но волоса не было. Не было! Ничего не было!
— Всё неправда! Ты врёшь!
Мама не настоящая, Эрвин с Асанной — морок, Горыныч — фантом. Они миражи моего сознания, порождения, созданные собственными страхами.
— Это просто сон, — прошептала я, — иллюзия.
Мой голос завяз в желе тумана. До чего я дошла! Отчаяние
