почувствовав, что мама не в порядке, Аника захныкала в своей люльке, приставленной к нашей двуспальной кровати. В любое время ночи, едва малышка просыпалась, жена могла взять ее на руки и успокоить, прижав к груди и дав материнское тепло.
– Сейчас, сейчас, – прошептала Аля и села, протянув руки к дочери. Но я опередил ее и встал с постели, обходя ее и беря на руки нашу дочь. Она кривила губки и хныкала, так и не просыпаясь, глазки были закрыты.
Аккуратно вручив Анику жене, я с нежностью глядел на то, как она укладывается на бок и освобождает грудь, чтобы дать сосок проснувшейся голодной дочери. Та жадно уцепилась ручкой за мамину грудь сверху и стала пить молоко.
Аля гладила малышку по головке и приговаривала что-то доброе и ласковое, я же не мог на них насмотреться. Счастье переполняло меня. За них я готов был убить. Уничтожить любого, кто помешает нашему счастью. И я тоже, как и жена, не понимал ту женщину, которая выбросила своего ребенка!
Как вообще можно такое совершить? Да она просто безумная.
С трудом выбросив эти мысли из головы, я прошагал до своего места и улегся за спиной жены, обнимая ее за талию и заглядывая через плечо, как она кормит и гладит нашу засыпающую дочь.
– Она прекрасна, – пробормотал я, умиляясь крохотным чертам лица, этим пальчикам, ручкам, невероятно маленькому носику.
Каждый раз боялся ее раздавить, и, не будь у меня прежде сына, которого сам нянчил с рождения, я бы просто не прикоснулся к этому хрупкому существу из опасения что-то в ней сломать.
И хоть это был уже мой второй ребенок, я не переставал поражаться чуду природы, когда всего лишь из одной клетки, объединяющей частички двух родителей, появляется совершенно новое существо.
Она еще ничего не понимает, но у нее уже свой характер, свои манеры, она не такая, как мой Богатырь, определенно другая.
Но самое главное, что она наша, любимая наша девочка.
– Я уже говорил тебе, что люблю? – прошептал я жене, когда она уложила малышку обратно в люльку и вернулась в постель.
– Нет, – хитро улыбнулась она, включаясь в привычную нам игру. – Ни разу. А что, любишь?
– Больше жизни, – сказал я твердо, погладив ее по волосам и нежно касаясь губ своими. – Больше всего на свете. Тебя и наших детей.
– Тогда докажи, – изогнулась она, прижавшись ко мне ближе.
И наши губы слились в поцелуе.
Аля
– Султан, аккуратней! – попросила я сына, бегущего к кабинету отца. Моему Пухляшу исполнилось всего два года, но он был настолько внимательным и сообразительным, что прекрасно знал, куда идти. Сегодня я решила навестить мужа, пообедать с ним в офисе, так как мама приготовила его любимое блюдо.
– Вот ведь хулиган! – услышала я голос мужа, прежде чем зашла в кабинет. – Убежал от мамы?
– Убежал, непоседа, – вошла я с улыбкой.
– А где ты потеряла мою дочь? – шагнув ко мне навстречу и поцеловав, улыбнулся он, явно довольный нашим приходом.
– Твоя дочь с бабушкой. Аника, в отличие от брата, рада всем, кто ее накормит, – хмыкнул я.
– Мама! Смотли! – нашел что-то интересное на столе Мурада Султан.
– Только не документы! – вовремя спохватившись, убрал муж важные бумаги.
– Вы тут посидите пять минут, я пойду отнесу Хади ее порцию и вернусь, – разобрав пакет и взяв из него контейнер поменьше, проговорила я.
– Только быстро… – донеслось мне вслед, вызывая улыбку. Это когда-нибудь прекратится? Как можно спустя полтора года брака всё еще быть такой влюбленной?
– Я же сказала, что не хочу! – заставил меня замереть напуганный голос золовки. – Сколько раз мне повторять, чтобы ты оставил меня в покое?!
– Прекрасно! В таком случае я отдам его в приют, – раздался голос партнера мужа.
Шамиля Дударова.
– Ты не можешь! – задрожал голос Хади. – Зачем забрал, если собирался отдавать?!
Я не сразу поняла, о чем речь, но, когда осознала, с трудом сдержала возглас, настолько меня шокировало то, о чем он говорил!
Пару месяцев назад они с Хади нашли ребенка в мусорном баке, и с тех пор Дударов заботился о нем.
– Могу, и ты знаешь это. Тебе придется согласиться с моими условиями, иначе… – зловеще замолчал он.
– А я только начала думать, что в тебе есть хоть что-то человеческое!
– Все мы ошибаемся, сокровище…
Не выдержав интимности, происходящей в кабинете, я громко постучалась, прежде чем распахнула дверь. Слава богу, что это я застала эту сцену, а не Мурад! Дударову бы точно не поздоровилось, попадись он на том, что приставал к моей золовке!
– Ой, надеюсь, я не помешала? – сделав вид, что не в курсе произошедшего, вошла я.
– Нисколько, проходи, моя дорогая, – тепло поприветствовала меня Хади, которая за время моего замужества стала мне по-настоящему родной. – Господин Дударов уже уходит, – твердо сказала она ему, вызывая в мужчине настоящую ярость, что невозможно было не почувствовать.
Тем не менее он, сцепив челюсти до зубовного скрежета, покинул кабинет, не сказав на прощание и пары слов. С облегчением выдохнув, я повернулась к побледневшей золовке.
– Он тебе досаждает? – спросила у нее с участием.
Провалившись в какие-то свои мысли, она не сразу ответила.
– Не обращай на него внимания.
Какое-то время стояла, глядя в одну точку, а потом, будто опомнившись, заулыбалась.
– Как хорошо, что ты зашла, – подошла она ближе, протягивая руки к контейнеру. – И даже обед мне принесла. Если бы не ты, мы бы с братом вообще не ели!
– Ай-яй-яй, – поцокала я языком, но не могла и думать о чем-то кроме того, что Дударов доставал мою золовку. Да и она, хоть и пыталась делать вид, что ничего не случилось, была сама не своя, даже не понимала, что я ей говорю!
– Хади, расскажи, что происходит, прошу, – взмолилась я спустя пять минут разговора, который совсем не клеился, но не из любопытства, я просто не могла видеть ее мучения и хотела помочь.
Она испуганно вздрогнула и прикрыла лицо ладонями, я же сразу обняла ее за плечи, желая поддержать.
– Ну-ну, расскажи, будет легче.
– Он просит выйти за него замуж, – поведала она мне, сжав губы.
– А ты? – спросила я, не скрывая удивления. Его резкие слова не вязались у меня с предложением руки и сердца. Хм, а разве Мурад делал мне его иначе? Точно так же был резок, груб и уверен в своем превосходстве. Но сейчас речь шла не обо мне.
– А я уже наелась замужества! – горячо воскликнула она, и ее слова отдались во мне застарелой горечью. Меня уже не тревожила
