женой, особо выбора у него не будет. То есть ложный выбор я ему, конечно, дам. Спрошу, кто сливает в «Органико» информацию про «Экос». Спрошу, что это за проверка, о которой никто, кроме него ни сном ни духом. В общем, узнаю всё, что ты хочешь узнать. А потом скажу его жене, что я его любовница.
— Думаешь, она тебе поверит?
— Мне сейчас хочется с тобой поспорить на что-нибудь очень ценное, — покачала я головой. — Так что лучше меня не провоцируй. Давай, всё остальное пустим в ход, если у меня ничего не получится.
— Давай, — мягко улыбнулся он. — Но я не буду с тобой ни на что спорить. Ненавижу споры, состязания, соревнования. Я просто хочу, чтобы ты знала: не бойся потерять работу в «Органико».
— Чёрт тебя побери, Мир! Почему? — выдохнула я.
— У меня лежат на столе документы, подписанные отцом. Он берёт тебя в «Экос».
— Кем?!
— Хоть генеральным директором, — улыбнулся он, — вместо меня. Должность я могу вписать любую. Если тебе там станет невмоготу, я заберу тебя к себе, малыш. И никакие Пряники тебя больше не заставят думать, что ты им что-то должна.
— А соглашение о неразглашении?
— Ну пусть попробуют доказать, что ты что-нибудь разгласила.
— Кстати, Жулебов сказал, что он получил архивы «Экоса» лично от кого-то из первых рук.
— Жулебов? — удивился Миро̀.
— Я валяюсь, дорогая редакция, — засмеялась я. — Ты что даже не зашёл на сайт «Органико», не посмотрел, с кем сражаешься?
— Честно? — скривился он. — В «Органико» меня интересует одна единственная девушка, которая лежит сейчас рядом со мной. И это всё, что я хочу знать об «Органико».
— Ваше спокойствие оскорбляет чувства паникующих, — возмутилась я.
Но в который раз поняла, что мужской мир — совсем не такой, как нам кажется. Мы, я и мои невидимые подруги, за всё переживаем, носимся, истерим, а они просто идут — и делают.
Мужской мир именно такой, как описала доктор Копылова, говоря о сексуальности. Женщине нужно вынашивать ребёнка, потом ухаживать за ним, кормить, поэтому ей нужен мужчина, что сможет прокормить их с ребёнком и о них заботиться. Всё что надо мужчине — это красота и молодость. Он хочет здоровое потомство от женщины, что может его выносить. Всё остальное он сделает сам: добудет, завоюет, отнимет, убьёт. Он просто пойдёт — и сделает. И не будет об этом думать.
Рядом с Миро̀ всё было именно так: просто и легко.
Он был идеальным мужчиной, который, выходя из машины, говорит: «Дорогая, ты идеально припарковалась, а этот Лексус уже был помятый, и кот уже был дохлый, да и ёлка тут на хрен не нужна… была…». Он именно такой. Мой Миро̀.
Тот, с кем я теряла голову, силу воли, мозги, память…
Я проснулась рядом с ним в четыре утра. И… вспомнила, что меня ждёт Ротман.
Глава 28
Господи, как я могла!
Как, твою мать, я могла забыть, что мы договорились на вечер, на десять, — судорожно натягивала я штаны, вызывала такси. Как преступница, держа туфли в руках, на цыпочках спускалась по лестнице. Бежала навстречу машине прочь от автосервиса, с ужасом думая о том, что я скажу Гарику.
Но пока машина летела по ночному городу, унося меня прочь от спящего Миро̀, у меня в голове, как обрывки сна, всё ещё звучали отголоски наших с ним полуночных разговоров…
— Всё тайное рано или поздно становится пьяной исповедью, — смеялся он, подливая в мой стакан со льдом вермут, пока я листала альбомы с его фотографиями.
Сергей, мама, папа, поросшие разнотравьем поля на месте будущего «Экоса». Маленький Миро̀, славный, улыбчивый, светловолосый и такой хорошенький, что я скрестила пальцы, совершенно незаконно мечтая, чтобы наши дети были похожи на него.
Потом школа, годы студенчества, он такой важный и такой милый в мантии выпускника и квадратной шапочке.
Мир рассказал, как познакомился с Евой.
Следующим был альбом с Майей. Их поездки, тёплые моря, дорогие отели, бунгало, острова.
А потом откуда-то из середины выпала фотография и он удивился.
— Ну надо же, я и забыл, — качнул он головой, когда я протянула руку к фотографии.
— О чём? — смотрела я на фото: Майя и татуировка у неё на плече.
Очень красивая татуировка: роза в стакане воды.
Один раз увидишь — и не забудешь. У Миро̀ в мастерской стояла такая же скульптура: металлическая роза, ржавеющая по краям лепестков, в стакане воды, голубой, прозрачной, с полным ощущением, что это вода, хотя была сделана из стекла.
Но татуировка и близко не передавала того символизма и не вызывала тех чувств, что вызывала скульптура. Много разных, противоречивых чувств: что без воды цветок погибнет, но и эта вода его убивает, только медленнее. Что даже чистейшая вода тоже может стать для кого-то гибельной. И вопрос, что лучше: смерть быстрая или смерть медленная тоже витал где-то рядом.
— Забыл, что она сделала татуировку, — глядя на фото, ответил Миро̀. — Надо же, я стал её забывать, — добавил он потрясённо.
— Я видела эту розу в мастерской. Она невероятная. Пронзительнейшая.
Миро рассеянно кивнул.
— Майе она тоже нравилась. Но, кажется, она так ничего и не поняла.
Миро̀ убрал фотографию, я перевернула страницу и пригласила его в субботу к родителям.
— Говорят, что лучшая подружка — мама, — смеялась я. — Но у нас в семье расскажи маме — и к утру уже будет знать вторая лучшая подружка — папа.
Потом мы делились взглядами на то, как каждый из нас представляет будущее.
А то вдруг он планирует пятерых детей, а я конченая карьеристка.
— Значит, это и есть твой идеальный мир:
