На аллеях Бустаманте
Наша встреча произошла неделю спустя после фашистского путча, когда на улицах еще не стихли выстрелы. Я узнал его сразу по голосу, хотя он и изменил свою внешность. Товарищ Р. держался абсолютно спокойно, на его лице не было заметно и тени растерянности. Он крепко пожал мне руку, потом ободряюще похлопал по плечу и сказал с доброй улыбкой: «Не делайте мемориальную физиономию, это вам не идет». Так начался мой первый подпольный инструктаж.
Парк Бустаманте — один из немногих зеленых оазисов в центре Сантьяго, где в тени раскидистых деревьев люди ищут спасения от полуденной жары. Никому не было дела до двух мужчин, которые, негромко беседуя, неторопливо прогуливались по аллеям, время от времени останавливались и с явным удовольствием разглядывали яркие цветы. Обычная картина для парка, в котором, несмотря не будний день, было много праздной публики. Впрочем, что здесь удивительного. Ведь теперь вокруг текла тихая, размеренная жизнь. По соседству с парком Бустаманте кварталы застроены роскошными шести- и десятиэтажными домами, в которых живут состоятельные люди.
Для обитателей этих домов «черные дни» наконец-то линовали. Поэтому сейчас в парке звучал смех, гуляли респектабельные дамы и господа, приходили на свидание влюбленные. Однако наблюдательный человек мог бы заметить, что кое-кто из совершавших моцион по парку и сидевших на скамейках «пололос» — так в Чили называют влюбленных — ведет себя несколько настороженно, провожая глазами каждую полицейскую или военную машину. Это объяснялось просто: Бустаманте стал местом встречи подпольщиков. Здесь обменивались информацией и передавали инструкции. Здесь создавалось Сопротивление.
— Нельзя сидеть сложа руки, Рикардо. Сейчас мы вынуждены отступить, но это не значит, что борьба окончена. Нужно, чтобы каждый знал и помнил об этом, — мой спутник испытующе взглянул на меня. И я вдруг почувствовал, что раз он с нами, то все будет хорошо. Партия существует, действует и пополняет свои ряды.
— Впереди еще много дел. Берегите себя, — сказал на прощание товарищ Р.
Он был прав, потому что охота на людей усиливалась с каждым днем: хватали и на работе, и дома, и прямо на улице. Днем и ночью раздавалась дробь автоматных очередей Заподозренных убывали на глазах у прохожих. Поэтому требовалась строжайшая конспирация, продуманность каждого шага, чтобы не подставить подполье под удар.
Мне были даны точные и ясные инструкции: организовать выпуск подпольной прессы, донести до масс новые лозунги партии, разоблачать хунту. Для этого нужно было заново создать сеть корреспондентов, которые бы правдиво освещали положение в разных концах страны, помогая трудящимся правильно ориентироваться в событиях.
Задумавшись, неспешной походкой усталого человека я брел по улицу к новому месту жительства. Мой вид должен был говорить каждому, что я обычный обыватель, мечтающий после работы поскорее добраться до дома. Если впереди показывался военный или полицейский патруль, тут же сворачивал в ближайший проулок.
Город казался поникшим и настороженным. Те же дома, большие окна, цветы на балконах, но на улицах, где прежде резвились дети и кипела жизнь, тебя встречают лишь боязливые взгляды редких прохожих. Быстро проезжает «джип» с солдатами, напоминающий огромного дикобраза, ощетинившегося колючками винтовок и автоматов. И чувствуется, что всех, кто оказался в этот момент на улице, охватывает одно желание оказаться как можно дальше отсюда. Солдаты сначала стреляют, а уж потом выясняют, кто ты и что ты. В конце концов всегда можно обвинить случайного прохожего в неповиновении или даже «нападении» на военный патруль.
Когда смерть стоит у порога
В жаркие сентябрьские дни 1973 года мне пришлось много ходить пешком. Ежедневно, а то и по два-три раза в день, я встречался с разными людьми. Уличные перекрестки, кафе, маленькие ресторанчики, аллеи парков, оживленные площади, дома на тихих окраинах... Именно там писались первые главы борьбы с пиночетовской диктатурой.
Я начал работать под псевдонимом Гонсало. К концу сентября у меня была подобрана группа непосредственных помощников, установлены явки и назначены связные. Поток сведений, стекающихся в нашу группу, рос день ото дня. Настало время приступить к выпуску подпольной газеты. О том, какой она должна быть, ни у кого не возникало сомнений: не только коллективным пропагандистом и агитатором, но и коллективным организатором, как говорил Ленин.
...Из окна открывается вид на величественные горы: подернутые дымкой темно-свинцовые и коричневые скалы, глубокие морщины ущелий, тоненькие нити потоков. Каждый раз, когда я смотрю на них, на душе появляется спокойная уверенность. Горы кажутся мне могучими великанами, неподвластными яростным натискам стихий. Жаль только, любоваться умиротворяющим пейзажем нет времени. На столе передо мной стоит старенькая пишущая машинка марки «Ундервуд», добытая через подставных лиц, чьи стертые клавиши с утра до вечера немым напоминанием маячат перед глазами. Что делать, если эта гостиная теперь и мой дом, и редакционное помещение газеты «Унидад антифасиста», органа Компартии Чили, хотя по вполне понятным причинам на доме нет соответствующей таблички. Название газеты в переводе на русский значит «Антифашистское единство» и было выбрано потому, что этот лозунг выражал сокровенное желание народа и насущную необходимость.
Газета выходила два раза в месяц. Сначала ее печатали на мимеографе, а затем на более удобном для нелегальных условий портативном станке. Сегодня 134 номера «Унидад антифасиста» составляют славную страницу истории чилийской революционной прессы. Но о том, где и как она делалась, знали лишь единицы.
Наша редакция помещалась в кирпичном неоштукатуренном доме с небольшими окнами за обычно задернутыми белыми занавесками. У этого дома было одно большое достоинство: просторный внутренний двор и высокие ворота, через которые свободно проходил наш «редакционный транспорт» — ярко размалеванная ярмарочная повозка. На ней разъезжал один из сыновей хозяйки доньи Марии, работавший возчиком на ярмарке. Когда бы я ни приходил в это неказистое жилище, там всегда находилась чашка чая для «товарища Гонсало». И что-нибудь перекусить на скорую руку.
Вот и сейчас я смог сесть за свой «редакторский стол» только после того, как отведал испеченные хозяйкой пирожки. Прошлой ночью мне передали пакет с материалами, присланными десятками наших добровольных корреспондентов со всех концов Чили. Несмотря на жестокий террор, царивший в стране, мы регулярно получали вести из концлагерей, застенков ДИНА, тюрем, воинских частей и даже из штаб-квартиры фашистской хунты. Конечно, наши корреспонденты не были профессиональными журналистами. Но зато все они были настоящими патриотами, смело смотревшими в глаза смерти ради того, чтобы в «Унидад антифасиста» появилась маленькая заметка о тех, кто не покорился пиночетовским палачам. Многие из этих безвестных собкоров позднее были расстреляны, но все-таки они успели рассказать то, что знали о фашистском терроре.
Я осторожно раскрываю плотно набитый пакет и начинаю раскладывать на столе коротенькие сообщения, которые нужно подготовить для будущего номера. Многие написаны торопливым почерком на салфетках, на полях старых газет, между строчек книжных и журнальных страниц и даже на автобусных билетах. Бывают случаи, когда мы получаем целые репортажи — да еще с рисунками или фотографиями, невесть какими путями попавшими в руки наших людей, — о бесчеловечных пытках, которые ДИНА применяет к своим жертвам. Но чаще сообщение состоит всего из нескольких строк, но таких, что, когда читаешь, разрывается сердце: «Меня зовут Педро Гонсалес... Эти бандиты меня убьют, но я им ничего не сказал... Передайте жене, чтобы не плакала... и пусть дети узнают правду обо мне. Прощайте, товарищи».
Беру другой клочок бумаги с прыгающими, торопливыми строчками: «Сегодня солдаты расстреляли пятерых наших товарищей: Хуана Касереса, Педро Карраско, Диего, Венансио и еще одного, чьего имени мы уже никогда не узнаем. Перед лицом смерти все вели себя мужественно. Когда их расстреливали, они запели «Венсеремос» («Мы победим»). Мы постараемся прислать еще информацию, если успеем... Не знаем, когда наступит наша очередь».
Часто, когда я читал такие бесхитростные сообщения, мои глаза застилали слезы, а пальцы отказывались стучать по клавишам машинки. И тогда в комнате повисала гнетущая тишина. Но стоило только смолкнуть привычному стрекотанию, как хозяйка, чутко прислушивавшаяся ко всему, что происходило в редакции, осторожно приоткрывала дверь. «Довольно прохлаждаться. Беритесь за работу, а то время уходит. И за что только я вам плачу?» — притворно сердитым тоном выговаривала она. Машинка опять начинала стучать, а радио включалось погромче. Впрочем, эта мера предосторожности могла помочь лишь в том случае, если бы вдруг заглянул кто-нибудь из соседей и донья Мария не успела предупредить меня.
