с соседних тополей.
Белкина вышла из трамвая. Прошла вдоль бетонного забора, заглядывая в щели меж блоками. Да, пустырь. Да, котлованы. Улица свернула резко вверх и направо. Сверху прошуршал шинами черный, как навозный жук, джип.
Подошла к дому, преодолела подозрительность консьержа. Седой человек с озабоченным лицом. Когда она вошла, он отложил детективную книжку. Наверное он играет в сыщика.
Белкина поднялась на нужный этаж и позвонила в дверь. Открыл сам Нахалов. В халате. Прическа — кудри до плеч. Широкое лицо и мясистый восковой нос. Геморроидальный лев.
— Прошу! — сказал он. И сделал жест рукой.
Белкина вошла. Нахалов галантно предложил ей огромные тапки. Аня заглянула в них. Внутри черные. Очень приятно. Пальтишко вот сюда. Так-с. Проходите.
— Вот эти часы я привез из Вены, — Нахалов показал на стоящие в серванте часы. Рядом ледовым зоопарком прозрачнел хрусталь. Рюмки фужеры бокалы.
Абстрактная живопись на стенах. Вместо люстры — розочка от пивной бутылки. Оррригинально. Нахалов сам тоже в тапочках. Ступает мягко по ковру. На ковре рыжие и белые пятна. Пахнет дорогим лосьеном после бритья и едва уловимо — блевотиной.
Рядом со стеной диван. Мягкий. Дорогой. Цвета кирпича. На нем должна сидеть Мальвина. Или три резиновые куклы рядом. Коленки вместе.
Из соседней комнаты доносится храп. Пол храпящего определить невозможно. Может быть, это бородатая женщина. Нахалов поясняет с улыбкой:
— Гости.
Затем он начинает рассказывать, как ему хорошо живется. Он получает несусветные деньги за то, что снимает рекламные ролики. Но лелеет надежду сделать большое кино. Нахалов говорил предложения, будто упаковщица кладет на конвейер коробки с печеньем. Одно за другим и так без конца. Аня и слово вставить не могла. Не было в речи Нахалова щели. Наконец он распахнул халат.
Аня смутилась, быстрыми шагами направилась к двери и ушла. Нахалов стоял на пороге и ругался вслед.
На другой день ей позвонила еще одна творческая личность. Представилась режиссером.
— Хлебов моя фамилия, — сказал он, — слышали?
Белкина, конечно же, слышала. Это был легендарный режиссер. Снимал кукольные мультфильмы по невиданной технологии. Казалось, что не куклы то вовсе, а деформированные маленькие, живые человечки. Хлебов ушел из мира кино двадцать лет назад. По слухам, работал над каким-то шедевром, с которым готовился появиться перед публикой, дабы напомнить о себе и «ниспровергнуть новых кумиров». Последнее выражение приписывали Хлебову. И вот, какая удачи — звонит сам Хлебов и приглашает прийти:
— У меня тут накопился всякий хлам. Придите, посмотрите. Выберите, может быть что окажется полезным.
И предусмотрительно добавил:
— Возьмите с собой какую-нибудь большую сумку!
Взяла, но Хлебов не открыл дверь. Аня запомнила дверь — в старом доме, где между этажами большие пролеты. Где перила массивные и гулкие, словно лаком покрытые. Но то грязь ручная. И пахло в парадном сыростью и котами. На сине-белых стенах облупливается краска. Надписи мелом, среди них: «Тут живет гений». Это рядом с заветной дверью. И на потолке прилеплены горелые спички.
Аня дверь ту запомнила — зеленая, с почтовым ящиком, раздолбанным звонком, без половика. За дверью хихикали. Не открыли.
Это начиналась вторая зима Кудлатого. Первую он помнил плохо. Ее окончание заметил — все стало разноцветным, стало тепло. Высокие звери на двух ногах поменяли цвета, начали быстрее ходить, похудели.
В последнее время Кудлатый жил под гаражом. Там был лаз, нора. Какая-то зверина на двух ногах носила ему еду — ставила миску с кашей на кулек, ждала, пока он съест, и уносила пустую посуду. Она называла его Кудлатый. Потом ходить перестала. Кудлатый бегал на рынок к мясным рядам. Пока ждал, что дадут, хлопал пастью — ловил мух. Мух было много. Жирные, грузно жужжащие. Кудлатый лежал, глядел на вытянутые передние лапы и следил только глазами за передвижениями высоких зверей.
Когда на него кричали, он уходил. Опускал хвост и уходил. Один раз за ним погнались два больших высоких зверя — они вышли из маленького дома, который движется. И Кудлатый понял, что они хотят сделать ему очень плохо. Он сильно испугался и бежал долго, переулками и пустырями, задевая головой развешанные для просушки простыни и высунув на бок розовый язык. Большие звери потеряли его.
В другой раз на Кудлатого напала белая толстая собака. Она сначала была с высоким зверем, потом он гавкнул на нее — они странно лают, высокие звери — и белая собака молча погналась за Кудлатым, в он снова оказался быстрее. Но когда он бежал, у него в голове заболело от стука сердца. Он ничего не соображал.
Нашел заброшенную местность — там холм, там железная дорога. У холма глиняный склон — люди приходят туда и копают глину, набирают ее в кульки. Может для лепки, может чтоб примочки ставить. Кудлатый нашел одну такую рукотворную нору, почти небольшую пещеру, и жил там пару недель. Мимо шла дорога, почти безлюдная. Сначала мешали спать проезжающие поезда — Кудлатый не понимал, что это такое, и скулил. А потом привык.
Ближе к осени он побежал искать еду, и забрел так, что заблудился в частном секторе, который начинался у той горы. Несколько дней петлял в лабиринте узких, где два человека с трудом разминутся, проулков и тупиков. Пока не забрел еще дальше. И там уже вернуться не было возможности.
Зато он нашел гараж, и оттуда можно было бежать к базару. Там была еда, но Кудлатый не любил базар из-за людей. Слишком шумно, слишком много разных запахов. Толкотня.
Щербаков и Анастасия гуляли по городу. Уже сыпал с неба снег, а они все равно гуляли. Анастасия время от времени вынимала из пальто распечатку одобренного Храмовым рассказа, пристально вглядывалась в него, в буквы, потекшие от таявших снежинок, и обращала к спутнику лицо:
— Слава! Я так горжусь, что знакома с вами!
Щербаков смущался.
В парке вечерело. Вот они подошли к памятнику на пятачке у обрыва. Прямо в густо-серое небо торчала черная колонна, похожая на обрубок колбасы.
— Вандалы, — сказал Щербаков, указав на приклеенную к памятнику листовку. КАЖДОМУ ПО ТЕЛЕВИЗОРУ! БЛАГО.
— Почему же? — возразила Анастасия, — Очень правильно он говорит, этот Благо. Я буду за него голосовать.
— Ах, это Благо! — Щербаков рассмотрел текст, — Ну тогда пусть!
Они встали у заборчика. Внизу, под запорошенным снегом грязнотравным склоном, асфальтовой лентой вился спуск. За ним, за полоской мрачных сухих деревьев, мутнела река, наполовину скрытая снежным маревом. Щербаков взял руку Анастасии в свою:
— А все-таки удивительно, Настя… Вы позволите мне себя так
