его, как только он отвернётся». Даже и это он понял бы. «Я пойду займу денег на яд, а вы уговорите компаньонку, чтобы она налила яда в стакан вашего мужа…» — такого он не понимал.
Это было отвратительно, и больше всего ему было омерзительно то, что Элеонора выбрала это ничтожество. Предпочла ему отравителя.
Бригитт словно почувствовала его настроение и положила свою руку на его, стала заглядывать ему в глаза. Волкову совсем не нужно было ни её участия, ни её жалости. Ему сейчас нужен был топор в руки и этого ничтожного человека сюда. Ярость и обида клокотали в нём.
Но Бригитт, умная и красивая Бригитт, заслуживала его внимания как никто другой, она заслуживала того, чтобы он задавил в себе свою ярость и повернулся к ней. Он кинул письмо на перины, что там ещё читать, обнял её за плечи и поцеловал в висок и в щёку.
И повалил на перины. А она вдруг стала вырваться из его рук:
— Стойте, стойте мой господин, да подождите вы…
— Что? Что не так? — Волков ещё больше помрачнел, у него и так было дурное настроение.
— Платье, — сказал госпожа Ланге, вставая с кровати и начиная быстро снимать платье, — испачкаете платье моё или, не дай ещё Бог, порвёте, вы же яростный как медведь.
Ноябрь зарядил холодными дождями. Дороги размокли, через глину вода не уходила. Лужи стояли повсюду. Как это ни удивительно, но холодные ветра в этих местах дули не с севера, а с юга, с гор.
Кавалер не мог спокойно сидеть дома, дом-то как раз получился тёплый, без сквозняков. Но даже в тёплом доме попробуй посидеть за одним столом с женою, которая со своим любовником затевают тебя убить. И не просто убить, а отравить. Он не очень хотел её видеть. И не потому, что не мил ей, сердцу не прикажешь, конечно. А потому, что предпочла ему какого-то мерзавца. Иной раз, забываясь, он так смотрел на жену зло за обедом, что госпоже Ланге приходилось делать ему знаки, чтобы он успокоился и не пугал всех своей злостью, так как все домашние и ближние люди его мрачность замечали.
Бригитт, конечно, в последние дни стала потихоньку брать в руки управлением домом, стала командовать, осмеливалась и ему что-то выговаривать. Она даже стала проявлять характер. Каждый вечер упрямо просила его остаться у неё в покоях спать, а когда он не соглашался, обиженно замолкала. Отчего-то ей всё больше хотелось показать всем, что господин к ней благосклонен. Делала многое, то, что он скрыть хотел, делала напоказ. Вечером, как-то, оставшись с кавалером за столом одна, стала его волосы трогать и по рассечённой правой брови пальцем водить. Будь то в спальне, пусть бы трогала хоть сколько, но тут, в обеденной зале… Притом, что Мария собирала посуду со стола прямо в трёх шага от них.
Служанка, скорее всего, всё видела, да виду не показала, умная была. А Волков обозлился на Бригитт. Высказал ей за глупость её и пошёл не к ней в спальню, а сразу к жене. Но утром уже опять был ей рад, снова любовался ею украдкой. А она каждый день спрашивала его, решил он, что делать с женой и любовником, или нет. И он не мог никак решиться. Всё думал об этом и думал. Как ни злился он на жену, её он виноватой всё равно не считал. Что с неё взять, Бог её такой создал, ничего тут не поделаешь.
А убить шута этого… Как кавалер его вспоминал, так кулаки сжимались. Вот его бы, его он с удовольствием убил бы, но не топором, не мечом, не арбалетным болтом, нет. Стилетом. Чтобы кровь на руку лилась. Вонзал бы свой любимый стилет ему в кишки до самой рукояти раз за разом, а потом радовался бы его крови на своих руках. Но и на это решиться было не просто. Как ни крути, а это придворный графа, человек его дома. И, кажется, даже близкий его человек, настолько близкий, что ужинает с графом ежедневно.
Не осерчает ли граф, если просто его убить? Осерчает, конечно. Ещё как раз графа ему во враги не доставало.
Значит, только на поединок шута звать. А поединок — дело серьёзное. Только Бог знает, чем может он закончиться. Тем более что Бригитт сама говорила, что шут чёртов в залах фехтовальных пропадает часто с другими придворными, а сам Волков сто лет уже не упражнялся. Да, поединок — вещь серьёзная. Надо всё было обдумать. А Бригитт каждый день спрашивала и спрашивала, словно подгоняла его, словно понукала.
И из всех её вопросов стало казаться кавалеру, что не столько она не любит фон Шоуберга, сколько не мила ей Элеонора Августа. Что именно графскую дочь Бригитт считает главной виновницей измены, хотя и выглядит её лучшей подругой, когда та рядом.
В общем, сидеть с двумя этими бабами даже в тёплом доме ему не хотелось, он взял с собой Максимилиана и рыцаря фон Клаузевица и поехал по дождю на юг своей земли, к сержанту Жанзуану, забрать у того деньги, что он собирал с проплывающих плотов.
Деньги были, конечно, но было их мало, едва двенадцать монет набралось. А ещё на пригорке, за Рыбацкой деревней, Жанзуан и его люди поставил форт. Да нет, не форт, конечно, заставу. И застава была плохонькая, так как дерева вокруг почти не было.
Но стояла она высоко, и окопали её неплохо, так что с наскока заставу взять было нельзя. Хочешь — не хочешь, а лестницы делай.
А попробуй их сделай, если вокруг одни кусты. В общем, лагерь на удобном этом берегу просто не поставишь, пока заставу не возьмёшь, а на заставу время потратишь точно.
Волков подумал. Хоть и жалко ему было, но все деньги, что собрал сержант, он ему вернул:
— Подели с людьми, я пришлю вам провианта и полдюжины арбалетчиков. Следите за тем берегом. Не может быть, что они снова не соберутся.
— Премного благодарны вам, господин. — Говорили солдаты, радуясь нежданной прибыли. — Вы не волнуйтесь, господин, мы за ними всё время следим, как за этими псами не следить, нам и самим наши жизни дороги.
— Воистину, — сказал Волков, — храни вас Бог.
***
Когда промокший и усталый он приехал домой, увидал в Эшбахте, у трактира, толпы народа, на улицах телеги в ряд, а люди были все новые, неместные. Кавалер узнал не
