мне оставил леший, а какой-то другой. Я вообще весь покрыт шрамами так, что живого места не сыщешь.
— Да? Покажи-ка хоть один ещё?
— Делать-то мне больше нечего, перед вашей княжеской светлостью в одном исподнем бегать? Не хочешь не верь, правда от этого правдой быть не перестанет!
Алексей махнул на него рукой, уставился на убитую виверну, его пережитый страх и свежие подозрения быстро сменились осознанием победы. Княжича накрыло волной щенячьего восторга от такого подвига. Он затараторил что-то слишком быстро и неразборчиво, продолжая со всех сторон разглядывать поверженную виверну, и, казалось, вот-вот пустится в пляс.
— Мальчишка неразумный, распетушился весь, — проворчал тихонько Баламут.
Кривясь от брезгливости, клинком меча раскрыл пасть мёртвого чудовища, обнажая гигантские жёлтые клыки.
— Гадость какая, — сказал он.
Княжич беспрестанно ходил взад-назад около туши мёртвого монстра, словно никак не мог успокоиться.
— Вот это да! Убили! Убили её! Ты видел?! Победили эту гадину! Видел же, как я её и копьём и мечом?
— Мечом? — переспросил Баламут. — Двух минут не прошло, а ты уже сочинять начал?
Алексей будто не слышал:
— Разил её так, что земля дрожала!
— Хорошо, что земля, — буркнул Баламут себе под нос, — я-то думал это меня так от страха трясёт, как лист на ветру.
Алексей обошёл по кругу убитое чудовище, тыкая в тушу кончиком меча, не замолкая пересказывал скоротечный бой, с каждым разом прибавляя всё новые подробности и расхваливая собственную храбрость.
— Ну, действительно, чего скромничать, — Баламут потёр шрам под глазом. — Хвалю. Ты хотя бы знаешь, с какой стороны за копьё хвататься. В наши неспокойные времена это уже не мало. Батя научил?
— Дядька-наставник. Фёдором звать.
— Ах, ну да, у вас, княжьих детей, всё не как у людей. Отца родного не видите, всё няньки вас в подолах таскают, да дядьки какие-то вам сопли вытирают.
Алексей ожёг его взглядом, но Баламут только хихикнул.
— Извините, извините, ваша княжеская светлость, с языка сорвалось. Был взволнован, больше не повторится.
Алексей посмотрел на убитую виверну и на него опять накатила волна неконтролируемой эйфории.
— Ну и ну! Не верится, да?! — сказал он. — Видел, как я её копьём! Видел?! А она как заорёт, завоет! А мне совсем не страшно было! Мы убили её! Вот этот подвиг, который в былинах пересказывать будут.
— Да-да-да, — сказал Баламут вытирая меч пучком травы и убирая в ножны. — Слышал я это уже сто раз, угомонись. Былины это хорошо. Замечательно просто, даже слов нет. Но вот золото и обещанная награда куда как интереснее. Понимаешь, к чему я веду, или мне картинку на бересте нарисовать?
Алексей остановился, удивлённо посмотрел на Баламута.
— За что — награда-то? Не отдам я тебе медальон, с чего вдруг?
— Ну, здравствуйте, началось в княжестве утро. За виверну. Змея этого зелёного.
Баламут двумя ладонями показал на неподвижную тушу.
— Вот она, прямо перед тобой. Мертвее мёртвого. Не живая. Дохлая. Спящая вечным сном. На ромейском повторить?
Алексей снял шлем и почесал пропотевший затылок.
— Мы же не об этом договаривались, — сказал он.
Баламут задохнулся от возмущения.
— Как это не договаривались? Как это не договаривались, я не понял?! Ты давай, не плутуй, сын княжий. Договаривались змея убить? Договаривались. Змей повержен? Повержен. Отдавай медальон.
Алексей насупился.
— Мы с тобой договаривались, что ты убьёшь трёхглавого змея, — сказал он. — А это не тот змей. У этого голова только одна. И тот был чёрный, как ночь, а этот зелёный, как мох. Змей не тот.
У Баламута отвисла челюсть.
— Тогда на кой-леший мы этого убивали?! — взвизгнул он. — Сами чуть не полегли от этой зверюги? И ради чего? И ради чего, я тебя спрашиваю?
— Как это — ради чего? — Алексей изумлённо посмотрел на спутника. — Ради славы ратной!
Баламут всё так же с открытым ртом, отрешённо смотрел куда-то вдаль с минуту. Затем схватился за виски и яростно растёр их, будто пытаясь расшевелить мысли.
— Нагрешил я, ох нагрешил в чём-то, — наконец сказал он со слезой в голосе. — Значит, ты хочешь сказать, что никакой награды мне за это убийство не полагается?
— Нет, — твёрдо ответил княжич.
— А совесть, совесть-то у тебя есть?
— Есть.
— А награды нет?
— Нет.
— Ладно, ладно. Хорошо, замечательно. Я запомню это. Будешь ты биться с кикиморой какой, а я рядом только стоять буду и спрашивать. Милый княжич, мол, получу я ли положенное мне вознаграждение за помощь? Или ваша светлость сама справится? Во сколько вы оцениваете спасение вашей жизни? Думайте быстрее, кикимора уже вашу ногу доедает. Вот тогда мы найдём время поторговаться?
Княжич, кажется, принял это заявление на удивление серьёзно.
— Будешь просто смотреть, как я погибаю, и не сделаешь ничего?
— Не-а, пальцем о палец не ударю, если не буду знать, что в этот раз меня не обдурят и не оставят без гроша. Даже не так. Гривны вперёд. Ничегошеньки не сделаю, пока оплату вперёд не получу, а то мало какие ещё особенности наших уговоров всплывут после дела. Утром гривны — вечером кикиморы.
— Как же помощь ближнему? Честь? Милосердие?! Ты вообще что ли ничего не чувствуешь? — спросил Алексей.
— Отнюдь, — ответил Баламут. — Чувствую и очень многое. Может, побольше твоего даже. Я и люблю и страдаю. Люблю, например, серебришко и страдаю от его отсутствия.
— Что с вас, наёмников, взять, — Алексей сплюнул. — Ни гордости, ни чести.
— Ой, как мы заговорили, — сказал Баламут. — Сидите вы, князь любезный, на сундуке, что от золота ломится так, что и крышка не захлопывается. А мне, простому голодному охотнику, и зелёного медяка дать ломаетесь.
— Да было бы за что платить тебе, попрошайка!
— За виверну, например!
— Я бы и без тебя с виверной справился!
— Посмотрим правде в глаза, — сказал Баламут, — виверна со своим убийством и без нас обоих бы справилась.
Алексей смутился и замолчал. Наёмник тяжело вздохнул, покачал сокрушённо головой.
— Бессмысленный разговор, не сладить с тобой. Упёртый, как баран. Ладно, пойдём поищем пещеру этой твари. Слышал я в сказках, что виверны до золота охочи и тащат всё в своё логово. Или это были не виверны, а драконы? Впрочем, какая разница,
