— …Так куда сегодня прикажете? — отдуваясь, спросил разгоряченный чаепитием Кулибин литератора в одну из встреч.
Даниил Хармс человеком был на подъем легким.
— Не махнуть ли нам, братец, в две тысячи седьмой? — сощурился он и прищелкнул языком. — Старина Нострадамус говаривал, что в году 2007-м Северо-Американские Штаты исчезнут с лица земли.
— На кой вам эти штаты? Может, лучше в Бобруевск? Крепость поглядеть, на бобров сходить…
— Прав! Ей-богу, прав! — воскликнул Хармс и с удовольствием прихлопнул ладонью по столу, так что звякнули чашки. — Запрягай!
Свинтус сидел у компьютера и по обыкновению общался в Интернете. Он был не в духе. Когда в комнате материализовались Кулибин и Хармс, Свинтус мастерил злобный комментарий к очередному креативу.
«Абламинго. Концентрация бездарности невыносима. Аффтар, ты убил мое драгоценное время. Выпей йаду», — вывел Свинтус и, почувствовав, как на душе становится легче, потянулся. В этот момент голос подал Хармс:
— Приветствуем вас, сударь, — сказал писатель, а Иван Петрович поклонился.
— Ф Бабруйск, жывотные!! — не поворачивая головы, угрюмо произнес Свинтус, добавив тише: — Достали, глюки!
— Прошу покорнейше простить, но разве мы не в Бобруевске? — Кулибин посмотрел на Хармса, и тот начал медленно заливаться краской.
Свинтус лениво обернулся, чтобы раз и навсегда развеять навязчивые слуховые галлюцинации:
— А не пойти ли вам…
При виде людей в несколько несовременных одеждах он осекся.
— Ахтунг! — прошептал Свинтус, и глаза его полезли на лоб. — Вас ист дас?
— Немец, — шепнул Хармс Кулибину и мигнул. — Разрешите представиться, майн намэ ист Даниил Хармс.
— Морозишь! — воскликнул Свинтус.
— А это товарищ мой, Иван Кулибин.
— Бугагаа! Кулибин! — обрадовался Свинтус, услышав знакомое имя (о Хармсе он раньше ничего не слышал).
Иван Петрович растерялся. Хармс пришел на выручку.
— Мы к вам прямиком из 1925 года, на машине времени.
— Только не мой мне мозг! — хмыкнул Свинтус.
«Прелюбопытнейшее наречие», — подумал Хармс и горячо добавил:
— Клянусь честью!
— Ы! Да ты креативщик, — присвистнул Свинтус. — И фрак у тебя симпатичный, — одобрил он, обходя Хармса кругом. — Как зовут?
— Я писатель Даниил Хармс, — заверил потомка Хармс. — Может, читали «Старуху»?
— «Старуху»? — задумался Свинтус, и высокий лоб его прорезала глубокая складка. — Неа, не осилил, слишкам много букаф.
— Простите? — не понял Хармс.
— Учи албанский, — отрезал Свинтус. — А тебе, Кулибин, респект, уважуха и медаль за отвагу! Грамотный ты чел! — расчувствовавшись. Свинтус затряс Кулибину руку.
Иван Петрович ничего не понял, но зарделся. Хармс спросил:
— Скажите, Северо-Американские Штаты еще существуют?
— Пендостан? Чего ему сделается!
— Однако! — воскликнул Хармс.
— Хотите батончег? — предложил Свинтус.
— С превеликим удовольствием, — согласился на всякий случай Хармс и подмигнул бледному Кулибину, мол, держись.
— Знакомы будем! — достав недоеденную конфету и разломив на три части, объявил Свинтус. — Свинтус!
— Очень приятно, а по батюшке?
— Поликарпыч, — добавил Свинтус и улыбнулся.
Стало заметно, что ему тоже приятно.
— Скажите, Свинтус Поликарпович, как живется вам, людям третьего тысячелетия?
— Тоесть кагдила? Ничего, вполне гламурненько.
Кулибин с Хармсом переглянулись. В подробности больше не вдавались — было неловко.
— Любопытная вещица, — сказал Хармс, меняя тему и рассматривая экран компьютера. На обоях изображался вставший на дыбы медведь и пара неглиже на лоне природы. — Примитивизм или сынишка нарисовал? — поинтересовался писатель.
— Ыыыы, ржунимогу! — покатился Свинтус. Однако, вспомнив, кто перед ним, взял себя в руки. — Джон Лурье, — пояснил он, — «Медвед с преведом», албанская версия.
«Да-с!» — подумал Хармс и замолчал.
Кулибин же тем временем сосредоточенно разглядывал поблескивающую серебром клавиатуру компьютера.
Назначение сего восхитительного предмета было ему неведомо, но он манил и возбуждал мыслительный процесс…
Говорить с потомком как будто было больше не о чем.
Да вот еще и Иван Петрович стал подавать Хармсу какие-то знаки глазами.
— Благодарю, Свинтус Поликарпович, за гостеприимство. Нам пора. Дорога долгая.
— Ну, ваще! Тока сели… — расстроился Свинтус, но спорить не стал. — Валяйте, — сказал он. — Пращурам могучий падонкаффский превед!
— Непременно, — вымученно улыбнулся Хармс и шагнул в матрицу. Позеленевший Кулибин не мешкая нажал кнопку «ПОЕХАЛИ».
— Как вы, голубчик? — спрашивал Кулибина переодевшийся в домашний халат Хармс. Приятели пили на кухне чай с молоком и баранками. Времена были смутные, разруха, но молоко и баранки в доме Хармса водились.
— П-помилуйте, братец, не мог я больше это все, — прихлебывая с блюдечка, отвечал Иван Петрович. — Даже катар желудка разболелся. Картинка эта срамная, прости господи! Неудобно… А вот штуковина на столе презанятная была…
— Ну, ладно, вы устали, идите спать, — ласково потрепал его по плечу писатель и, когда Кулибин ушел в почивальню, уселся за письменный стол карельской березы.
Вскоре была готова первая строфа стихотворения:
Прогулка
Шел медвед, вздув рога…
Стучала его одеревенелая нога.
Он был генералом, служил в кабаке,
Ходил по дорогам в ночном колпаке.
Увидя красотку, он гладил усы,
Трепал он бородку, смотрел на часы…
Хармс хмуро посмотрел на написанное, поколебавшись, добавил к слову «медвед» мягкий знак и, чувствуя, что голова набита не то ватой, не то какими-то албанскими батончегами, стал сочинять дальше.
Встреча с потомком оставила в душах литератора и изобретателя глубокий след и даже наложила на их творчество своеобразный отпечаток. Современникам выдающихся мастеров-новаторов это позволило утверждать, что Иван Кулибин и Даниил Хармс во многом опередили свое время.
Однако во времени приятели больше не путешествовали: Хармс попросил Ивана Петровича машину времени уничтожить, что тот по возвращении в свой век незамедлительно исполнил.
В 1801 году Кулибин ушел в отставку и вернулся в родной Нижний Новгород, где сконструировал фортепиано с клавиатурой из цельного куска дерева…
Краткий компьютерный словарь «падонкафф»
Афтар, аффтар — автор.
Албанским «падонки» называют русский язык, иногда так называют жаргон самих «падонкафф».
«Ф Бобруйск, жывотное!» — восклицание, призванное донести до собеседника его неполноценность.
Батончег — шоколадный батончик.
Бугагаа, ы, ыыы — смех.
Йад — яд.
Кагдила — как дела.
Морозить — говорить глупости.
Пендостан, Пендосия — Соединенные Штаты Америки.
Выражение «Слишкам многа букаф» используется в смысле «не понял».
Анна НИКОЛЬСКАЯ-ЭКСЕЛИ
Я лежала на пляже и смотрела на море. Точнее, на то, как к берегу приближается шарик для пинг-понга, только гораздо крупнее. Самое интересное, что никто, кроме меня, сферу не замечал. Немцы усердно штудировали Дэна Брауна, голландцы ожесточенно натирали друг на друга солнцезащитным кремом, а турки демонстрировали приезжим бронзовые загары.
Тем временем таинственный объект причалил к берегу и, разделившись, точно переспелый мандарин на четыре дольки, раскрылся, и наружу вышел мопс. Это было несколько неожиданно и одновременно так прозаично, что я не сдержала улыбки. Не обращая ни на кого внимания, мопс скинул элегантный комбинезон из тех, что носят итальянские астронавты, и моему удивленному взору предстал полосатый купальный костюм а-ля двадцатые годы двадцатого века. Мопс с независимым видом отряхнулся и, щелкнув брелоком сигнализации (отчего сфера два раза мигнула и растворилась в воздухе), направился прямиком ко мне.
Будучи неисправимой паникершей, я судорожно заозиралась по сторонам, но отдыхающие по-прежнему не замечали мопса в упор.
— Ьнед йырбод, — приблизившись, сказал мопс приятным баритоном. — Отяназ ен сав у? — с французским прононсом поинтересовался он.
— Извините? — я схватилась за сумку, где лежали все мои деньги.
Мопс смутился.
— Добрый день, — конфузливо повторил он по-русски. — У вас не занято?
Он вопросительно посмотрел на пустующий возле меня шезлонг.
