В прошлый раз мы прошли через парадный вход, у которого дежурил Патрик. Любопытно, ему выходной день, то есть ночь, полагается? И кто его тогда подменяет? Но сейчас мне не предстояло с ним встретиться.
Черный ход, как рассказывал доктор Штейнберг, по ночам запирался, я была не в курсе, что у них там, замок или задвижка, но в любом случае Либби дала понять, что дверь будет открыта.
Я обошла ограду, окружавшую клинику, обнаружила там калитку и пересекла двор. Откровенно говоря, я была рада, что не пришлось идти через сад. Не понравился он мне, и пусть считают это сугубым эстетством. И не говорите мне, будто это из-за того, что днем там гуляли сумасшедшие.
Звонка на задней двери не было, пришлось стучать. Либби открыла незамедлительно. Свет здесь был потушен, и Либби держала в руках керосиновую лампу. Мы двинулись по коридору. От лампы струился желтоватый свет, разрезавший окружающий мрак. Если б сейчас было лето, этот свет наверняка приманил бы мошкару. Но сейчас осень…
— Здесь нашли Бекке? — Я остановилась.
— Наверное. Это ж было до моего прихода. И что ты здесь собираешься найти?
— Да… если и было что, то давно убрали.
Лестница. Не парадная, как тогда, а боковая. Если вдуматься, сколько бы я ни прочитала, о здании я знаю очень мало. А верить надо тому, что видишь собственными глазами. Я видела лишь коридоры и круглую гостиную. А помимо палат здесь есть врачебные кабинеты, процедурные, комнаты сестер и санитаров и хозяйственные помещения. И разгадка мошенничества… ладно, убийств, может скрываться везде.
Либби толкнула дверь, пропуская меня вперед, сама осталась в коридоре.
Лампа под зеленым абажуром с фестончатой бахромой горела на письменном столе, освещая картонные папки с документами, сложенные аккуратной стопкой, бархатные гардины, золотые корешки книг, рядами теснившихся на полках, и человека в кресле.
Только это был не доктор Штейнберг.
— Здравствуйте, барышня Тайрон.
— Здравствуйте, профессор.
— Вы как будто не удивлены.
— Нисколько. О нет, не думайте, сестра Декс не проболталась.
— Тогда как вы догадались?
— Когда обнаружила, что калитка не заперта. Не думаю, что по нынешним обстоятельствам в вашей клинике проявляют такую небрежность.
— И вы все равно пошли дальше?
— Разумеется.
— Вы так любопытны? Или просто упрямы?
— И то, и другое. Кроме того, по мне так лучше, что вы все знаете.
— Почему же вы сразу мне не рассказали, зачем здесь появились?
— Я предпочла бы, чтоб это сделал доктор Штейнберг.
Иначе бы выглядело так, будто я его выдаю начальству. Нет уж, пусть лучше сам признается. К тому же врач скорее прислушается к своему коллеге, чем к посторонней девице, тем более репортерше.
Эти соображения я Сеголену не выкладывала. Если такой умный, сам догадается.
— Вы не боитесь?
— Что вы меня выставите со скандалом? Это издержки нашей работы. А приказать санитарам меня побить — как-то не в вашем духе.
О том, что у меня в сумке револьвер, а в кармане кастет, я тоже не стала говорить. Кстати, они и в прошлый раз там были.
— Не в моем. Но я могу подать на вас в суд. Или на вашу газету. За диффамацию.
— Да? Я не опубликовала ни строчки против вас и вашей клиники. И даже не написала.
— Так вы не намерены публиковать скандальную статью против моих методов лечения?
— Я намерена узнать, кто стоит за событиями, приведшими к смерти двух пациентов. И вы должны быть заинтересованы в этом больше всех.
— А вам не приходило в голову, что преступник — это я? — Он усмехнулся. — Ваши собратья по перу, науськанные моими научными противниками, именуют меня шарлатаном. И готовы обвинить во всем, вплоть до убийств.
— Полно, профессор. Я не разбираюсь в медицине. Зато неплохо разбираюсь в шарлатанах. Вы не из их числа.
— Вот как? Это лестно. Кстати, можете сесть.
Вообще-то, даме стоило бы предложить сесть сразу. Ну да бог с ними, с джентльменскими манерами, видывали мы и похуже.
— Так зачем вы все-таки пришли, Хелен Тайрон?
— Господин Ламорис не стал обращаться в полицию, насколько мне известно.
Он кивнул.
— И меня это огорчает, — продолжала я. — Не потому что я желаю зла вам и вашей клинике. Но полиция, возможно, нашла бы злоумышленника. А так он остается на свободе. Здесь я вижу два варианта. Он достиг своей цели и при том не понес наказания. Либо он — или она — будет продолжать свою деятельность и вредить клинике. И то, и другое плохо.
— Так что же, по-вашему, следует предпринять?
— Найти преступника самим. И у вас лично, профессор, для этого больше возможностей, чем у меня или доктора Штейнберга. Может, больше, чем у полиции.
— Каким образом? Я врач, исследователь, а не сыщик.
— Именно. Я не бывала на ваших публичных сеансах, но знаю о них, а также читала ваши статьи. Вы используете гипноз как метод лечения. Причем доказываете, что это не следствие действия магнетического флюида, как уверяют магнетизеры, а просто внушение.
— Верно. Опыты Шарко и Бернгейма также доказывают…
Я перебила его, понимая, что, если профессор сядет на любимого конька, его не остановить.
— Даже ваши противники признают, что вы очень сильный гипнотизер. Так что же вам мешает применить свой дар, чтобы выявить преступника?
— Вы понимаете, что говорите, молодая дама? Вы хотите, чтоб я нарушил врачебную этику?
— При чем здесь врачебная этика? Я же не уговариваю вас вредить больным с помощью гипноза. А вот поспрошать персонал и не дать возможность солгать вам — почему бы нет? Это никому не повредит, а только принесет пользу.
— Роль змеи-искусительницы вам совсем не идет. Ступайте и не пытайтесь больше проникнуть в клинику (величественно так, прямо «иди и не греши»). Тогда я не стану подавать в суд.
— Кстати о суде. Ламорис ведь может потребовать через суд денежной компенсации.
— Идите, я сказал! Вас проводят.
Либби и доктор Штейнберг дожидались за дверью. Вид у обоих был виноватый.
— Ты ведь не сердишься? — сладким голосом пропела моя школьная подруга.
— Ну что ты, — искренне ответила я.
— Вы очень добры, — сказал доктор.
Он ошибался. Я совсем не добра. Просто при моей работе привыкаешь не обольщаться насчет окружающих и относиться к ним снисходительно.
— Понимаете, я не мог обманывать профессора…
— Не стоит оправдываться. Идемте, — на лестнице я спросила: — Вы ведь слышали, что я говорила профессору?
— Да. По правде говоря, Ламорис грозил судебным иском, и профессор этого опасается. Дело даже не в том, что ему придется заплатить, а в том, что труд жизни профессора будет дискредитирован, и мы лишимся пациентов.
— Я не об этом, доктор. Я о возможности использовать гипноз. Профессор прислушается к вам. Подумайте об этом, когда Ламорис заявится вновь. Не исключено, что именно он измыслил интригу, чтоб избавиться от жены, да еще и обогатиться за ваш счет.
Они выпустили меня с главного входа, и Патрик кивнул мне при этом, как старой знакомой. Доктор проводил меня до ворот, и в глубине души я была ему благодарна. Ну не нравился мне этот сад, и все. И не говорить же благоразумному доктору Штейнбергу, что у меня бабушка из Карнионы, а тамошние жители чувствительны к некоторым вещам.
Профессор Сеголен сказал, что я не гожусь на роль змеи-искусительницы. Черта с два он понимает в искусителях. Или путает их с обольстителями-обольстительницами. Тут главное — вовремя и к месту бросить зерно, и оно точно прорастет. Сам проф в силу собственной честности не додумался бы применить даденный ему от природы дар не по прямому назначению. Но чуть подтолкни его в правильном направлении — он непременно соблазнится, как ребенок новой игрушкой. Убедит себя, что это ради блага его же пациентов. Конечно, не сразу, надо несколько дней, чтоб он дозрел. А пока можно было заняться своей непосредственной работой — и кое-что выяснить относительно упомянутых в книгах фигурантов.
А потом ко мне пришла Либби. Смущение ее давно испарилось, она знала, что я не лицемерила, сказав, что не сержусь.
— Проф хочет тебя видеть, — сказала она. — Ему Ролли напел, что ты в истории хорошо сечешь, очень складно все про виконтессу объяснила, какая она была на голову больная и про то, как хотела в круглой комнате спрятаться. Вот он и велел тебя позвать, может, ты еще что про это дело читала.
— Отчего же нет? — Мне всегда было недолго собраться. Сегодня погода была хмурая, следовало к жакету прибавить пелерину и водрузить на голову шляпу.
По пути я бросила:
— Он опрашивал персонал?
— Ну да… сразу после того начал, как этот Ламорис приходил, скотина жадная. Проф долго с ним толковал наедине. А потом начал всех вызывать и беседы водить. И Ролли при нем.
Вот, значит, как. Скорее всего, Штейнберг подбросил шефу идейку, что все безобразия могут быть хитроумным планом пароходчика — убрать жену и деньги получить за это.
