- Зачем ты это делаешь? – спросил он голосом чуть более хриплым, чем обычно. – Ты молода, красива. Тебе можно жить…
- Тебе не понять, ты не знаешь, что такое скука, - отрезала девушка.
Нинель вырвала руку и вышла из комнаты, хлопнув дверью. В тот момент ей показалось, что она наконец-то обрела прежнюю решимость.
Инструктор так и остался стоять в комнате с протянутой рукой. В глазах у него застыли скупые мужские слезы. Застыли – но не пролились. Ведь он не имел права плакать. Он не мог не только выразить свои чувства, он не мог их иметь. Не мог, не имел права влюбляться в террористку-смертницу как мальчишка, как какой-то живой человек…
3
По мере того, как Нинель приближалась к аэропорту, ее решимость убывала на глазах. Нет, ее не мучил вопрос морали: могилы безвинных жертв, у котрых на самом деле не хватило смелости прервать свои скучные жизни, в отличае от могилы террористки, будут утопать в цветах. Но и собственная посмертная участь не слишком беспокоила девушку. Проклятия и поношения не трогали ее и при жизни, а уж после смерти не тронут и подавно. Нинель сомневалась, достаточно ли красивой будет ее смерть, ее не оставляли мысли, что она является служащей непонятной цели пешкой в руках откровенных психов.
Но не в обачае авантюристки было останавливаться на полпути. Ее девиз был: «Решила совершить путь – так иди». Вот она и шла на негнущихся ногах в направлении аэропорта, отгоняя ненужные мысли (нужных не было) и не замечая ничего вокруг себя, как вдруг сзади раздался окрик:
- Девушка, постойте!
Нинель продолжала движение, не поворачивая головы.
- Да постойте же, - повторил совсем рядом низкий мужской голос, и взгляду Нинель предстал щуплый кудрявый брюнет интеллигентного вида, преградивший ей путь.
- Можно задать вам один вопрос? Вы только не обижайтесь, если… Ну…
Брюнет очаровательно стеснялся. Нинель всегда нравились нерешительные, стеснительные мужчины, являющие собой прямую противоположность ее собственной отчаянной смелости, порой доходящей до наглости. Всегда – но не сейчас. Еще пару месяцев назад она бы обеими руками вцепилась в столь привлекающего ее мужчину (обычно кавалеры такого типа побаивались Нинель и предпочитали обходить ее стороной), но в данных обстоятельствах позволить себе такую роскошь девушка, по понятным причинам, не могла.
Нинель не произнесла ни слова, ей казалось, что молчание само по себе должно послужить ответом незнакомцу.
Но незнакомец был то ли на редкость непонятливым, то ли просто очень настырным. Он подстроил свой шаг под шаг Нинель и пытался сложить наконец нечленораздельные звуки в слова, чтобы задать интересующий его вопрос.
Нинель перебирала в уме, о чем он может ее спросить. Ассортимент оказался небольшой: как ее зовут, есть ли у нее парень/муж и что она собирается делать сегодгя вечером. Однако сформулированный наконец вопрос никак не вписывался в рассуждения девушки и заставил ее вздрогнуть.
- Простите ради Бога, но признайтесь, ведь вы актриса? – выдал странный брюнет. - Да-да, признайтесь, что вы играете роль для меня, извините. Роль эпизода, да ведь?
«Псих, - пронеслось в голове у девушки, - обычный псих». Нинель, конечно, собиралась сегодня распрощаться с жизнью, но быть зарезанной уличным маньяком, пусть даже таким милым, ей вовсе не улыбалось. Смерть смерти рознь.
Девушка увеличила скорость, но симпатичный псих ни на шаг не отставал от нее, все еще бормоча что-то невразумительное. И вдруг наушник, о котором Нинель уже успела забыть, ожил и заговорил сильным мужским голосом. Этот голос принадлежал очень жесткому и волевому человеку, редко проявляющему эмоции. Однако сейчас этот человек волновался, да что там, он был вне себя, и, обычно предпочитавший разговаривать полу-шепотом, орал, перекрывая помехи.
- Убери его от себя, дура, отшли его! Он не должен идти с тобой, слышишь ты, не должен! Сделай так, чтобы он ушел!
Нинель слегка поморщилась от страшного – и как только брюнет не слышал? – крика. Она не переносила, когда на нее кричат. К тому же Нинель сильно подозревала, что громоподобный голос принадлежит ни кому иному как таинственному всесильному Шефу, высшему звену террористической организации, и прежние сомнения взыграли в ней с новой силой. Слишком уж ничтожной показалась ей в тот момент вся организация, а, значит, и ее собственная задача. А голос все надрывался:
- Слушай ты, с.ка, у меня снайперы на крышах сидят! Они тебя, мразь, в щепки разнесут! Хрен тебе будет, а не красивая смерть, идиотка, поняла меня, отшей его немедленно!..
Роль жертвы всегда претила Нинель, а уж перспективы изрешеченной пулями валяться посреди улицы и вовсе не прельщали. Поэтому она в первый раз повернула голову к незнакомцу – градусов на двадцать, не больше – и тихо сказала одно слово:
- Уйдите.
Однако псих даже и не думал никуда уходить.
- Я понимаю, что, возможно, вам нельзя говорить, - тараторил он, глотая окончания слов,- но вы тогда просто кивните. Вы актриса, да? Просто кивните, они не узнают. Поймите, мне важно знать. Да или нет?
Нинель остановилась в нерешительности. В такую первоклассную переделку ей еще не приходилось попадать.
- Что он хочет?! – разрывался наушник. –Говори, я услышу. Что он хочет?
- Чтобы я кивнула, - одними губами прошептала Нинель. Она была уверена, что собеседник услышит ее.
- Ну и кивни! – взвыл голос в наушнике.
Нинель посмотрела на опять перегородившего ей путь Скороходова (высокоинтеллектуальный читатель давно понял, что это был он, а остальные мои книги не читают в принципе).
- Ну признайтесь! – перекрикивая шум машин, умолял тот. – Просто кивните, и я отстану.
Нинель еще раз окинула молодого человека взглядом, встретившись с его глазами. Они оказались глубокими и очень грустными, совершенно не похожими на глаза психов.
Режиссер еще раз повторил свой вопрос. Нинель собиралась кивнуть, но, неожиданно для себя, помотала головой. Да еще и произнесла:
- Нет, я просто живой человек. Оставьте меня, прошу вас, - и пошла ко входу в аэропорт.Режисер решил не ограничиваться одним ответом и, сыпя вопросами, поспевал за Нинель.
Девушка быстрым шагом вошла в здание аэропорта и, добравшись до технической зоны, стремглав вбежала в ближайшую туалетную кабинку, оставив режисера в нерешительности стоять снаружи. Только закрыв дверь на защелку и прислонившись к ней всем телом Нинель позволила себе наконец отдышаться и прислушаться к голосу в наушниках, беспрестанно крывшему ее отборнейшим матом.
- Что ты устроила, такая ты разэтакая? Что ты натворила, я тебя спрашиваю?? – низкий голос шефа сделался визгливым, почти бабьим.
Нинель пробила дрожь омерзения. Она едва сдержалась, чтобы не послать визгливого начальника куда подальше, уже открыла было рот, но вместо этого спросила, что должна предпринять.
- Только не вздумай взрываться, - ответил уже охрипшим от крика голосом на другом конце несуществующего провода Шеф. – Сама понимаешь, операция, видимо, сорвалась…
Нинель призналась себе, что почувствовала облегчение от сообщения Шефа. Она, правда, не понимала, как прицепившийся к ней миловидный придурок может помешать взрыву, о чем и не приминула спросить шефа.
С минуту он молчал, и Нинель уже стала подумывать, не сломался ли наушник от его истошных воплей. Но потом голос Шефа наконей прорезался. Он был неожиданно тихим и шипящим – именно таким, каким знали его те, кто был приближен к Высшему Звену Организации. Знали – и боялись.
- То есть как – при чем? – спросил Шеф. – Ты меня тут разыгрывать собираешься?
Нинель буквально ощутила, что вместо отхлынувшей было волны бешенства на Шефа накатывала новая, не менее страшная. И, чтобы предотвратить новый поток грязных ругательств, девушка преодолела свою гордость и заискивающим голосом сообщила, что нет, она не собирается никого разыгрывать и да, действительно ничего не знает.
- То есть ты хочешь сказать, что не знаешь, для чего все делается? – Шеф был ошарашен, но сомневался в искренности Нинель и потому подпустил в голос долю иронии. – Не знаешь, для чего ты вообще живешь?
