В кругу знакомых и родственников под лихую гармонику Ковалев отплясывал барыню. Он был чуть под хмельком. Густой чуб свисал на глаза, и Константин поминутно откидывал его назад. С ним в кругу была молодая, раскрасневшаяся жена. Она плясала и что-то выкрикивала высоким голосом, как причитание.
Комсомольцы Дашковских казарм пришли со своим развернутым знаменем. Песня сама рвалась в сентябрьское небо:
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов.
И как один умрем
В борьбе за это!..
Встречали нас учитель и Нифонтов:
— Здравствуйте, товарищи комсомольцы!
— Здр-р-рас-с-сте!
Учитель пощипывал бороденку.
— Умирать не нужно. Победить нужно, товарищи!
— Ур-ра-а!!!
Вот по перрону под тяжелым плюшевым знаменем, чеканя шаг, как настоящие солдаты, маршируют комсомольцы Рязани-Уральской. Павел Бочаров — впереди! Вот он браво рапортует Нифонтову, приложив руку к гимназической, сбитой набекрень фуражке:
— Сводный отряд молодых железнодорожников готов отбыть на фронт!
Рассыпался строй. Ребята смешались с провожающими.
Со слезами на глазах стоит моя мама в черном платке и рядом — притихшие сестренки. Отец разговаривает с начальником станции в красной фуражке, а глаза косит на меня.
В безоблачном небе над нашим домом вьются голуби. Мы с Пашкой держимся за руки. Смотрим на них. На сердце тайное волнение: как-то обойдется? Едем на войну!
Но вот и долгий гудок паровоза. И команда:
— По ва-а-а-го-о-онам!!!
Дрогнули стыки под колесами, и Рязань поплыла назад. Толпа на перроне бурлила, рвалась к движущемуся поезду.
— Возвращайтесь скорее!
— Возьми пирожки, Вася!
— Пригибайся, Костя, чтоб пуля миновала.
— Он на четвереньках на кавалерию.
— Хо-хо-хо!
Жена Ковалева бежала рядом с вагоном, волосы ее растрепались, спадали на плечи. Она плакала и все не отпускала руку мужа. Поезд набрал ход, и женщина осталась на краю перрона.
Побежали домики с садочками — окраина! А дальше — разморенная летом степь.
Ночь проспали, прижавшись друг к другу. А на рассвете поезд резко остановился.
Павел Бочаров с силой откатил дверь вагона и выпрыгнул на землю. Наблюдатель с крыши крикнул:
— За бугром всадники!
Павел проворно забрался к нему, приложился и выстрелил в поле. Стреляли и в голове бронелетучки. На крайней платформе заговорил наш пулемет, распугивая утреннюю тишину.
Вдоль вагонов бежал Нифонтов и грозил машинисту:
— Ходу! Ходу, мать рас-так!
Орал во все горло Павел:
— Двигайся! Сшибут снарядом!
Бронелетучка тихонько тронулась и в глубокой выемке остановилась.
Нифонтов скомандовал:
— Десант, в це-е-пь!!!
Мы взяли винтовки наперевес, бросились через кювет в чистое поле. Неприятельские кавалеристы спешились и укрылись за бугром. Последовала новая команда Нифонтова:
— Ложи-и-ись!
Мы упали в траву.
В небо взмыли жаворонки, и полилась их песня над притихшими полями. Вот опомнилась перепелка:
— Спать хочу! Спать хочу!
Мы лежали в высокой, подсохшей за лето полыни на меже. Солнце припекало. Земля пахла влажной от росы стерней. Слышно было, как за бугром позванивали удила лошадей.
Пока бежали по полю, Павел подбадривал меня:
— Не пугайся, Володька… Не каждая пуля в цель…
И мне действительно было спокойнее с другом. А лежа в траве, Бочаров учил меня:
— Целься в грудь… А если на коне, то бери упреждение…
И я поддакивал ему, будто бы он знал больше, чем я.
Впереди на бугре закричали:
— Приготовиться!
Враз заколотилось сердце и пересохло во рту. Ноги напружинились. Все взгляды — на Нифонтова. Вот он поднялся во весь рост в кожаной тужурке, как великан на фоне светлого неба.
— За мною! Бей беляков!
Заработали все пулеметы бронелетучки.
Злобно хлестал свинцом вражеский стан.
Свистали пули.
Я бегу рядом с Павлом. Стреляем. Кто-то упал и закричал истошно:
— О-о-о!
Тяжелый топот, трудное дыханье, пот заливает лицо.
— Вперед, орлы! — звал Нифонтов, размахивая револьвером.
И мы бежали. Трава опутывала ноги. Падали. Стреляли в темные бугорки, раскиданные по полю — там враги! Ковалев, бежавший рядом, споткнулся и странно захрипел. Сломавшись пополам, упал.
— Что с тобой? — Я подполз к товарищу.
Константин дергался в траве, сильно сучил ногами. Изо рта фонтаном била кровь. Меня замутило. А рядом Павел орал:
— Ур-ра-а!!!
Ковалев хрипел, давясь своею кровью:
— Бе-еги-иии… б-бе-ей…
Подскочила женщина с санитарной сумкой, и я кинулся догонять атакующих.
Беляки не выдержали натиска — показали спины. Оседлав коней в яру, они пустились в бегство.
Я был потрясен смертью Ковалева. Казалось, что Костя никого на свете не боится. А маленькая пуля срезала. И он остался в траве. А жена ждет его…
Белогвардейцы сунулись было еще раз, но наша бронелетучка охладила их пыл пулеметным огнем.
Мамонтовцы не прошли в Рязанскую губернию.
С воинскими почестями мы хоронили веселого токаря и других товарищей, павших в стычке с врагами. На высоком степном холме вырыли длинную могилу. Под звуки ружейных выстрелов опустили в нее погибших. Строем прошли мимо, и каждый боец бросил комок земли. Маяком геройства остался на холме столб с пятиконечной звездой наверху.
Рязанцы патрулировали железные дороги от Ряжска до Козлова и Воронежа. И лишь в начале зимы вернулись домой, обстрелянные, повзрослевшие. А зима была голодная, холодная. Военная…
Нас с Павлом Бочаровым вызвали к председателю губкома комсомола:
— Поедете в Егорьевск комсомол создавать!
Мать ворчала:
— Не сносить тебе головы, Володя!
— Ученьем занялся бы лучше! — вторили сестренки.
Но я уже хорошо усвоил, что такое долг комсомольца. Собрал сумку и вместе с другом вышел на железнодорожные пути.
Ехали сначала в «товарняке», а потом — на санях. Жуткий мороз пробирал до костей. Пашка был в гимназической шинели. У него пробивались первые усы. От дыханья над губой оседал иней, и Павел не торопился стирать его — мужчина. Почти всю дорогу по проселкам он бежал за санями, натягивая мелкую шапчонку то на одно, то на другое ухо, хлопая рука об руку:
— Ух, жарко!
Но вот, наконец, и маленький Егорьевск. Рабочие бумаго- и льнопрядильных фабрик братьев Хлудовых — весь рабочий класс!
Быстро находим гостиницу, занесенную сугробами. На ржавой вывеске крендель и чашка чаю.
— На печку бы сейчас! — покрякивает Павел Бочаров, пробираясь по узенькой, в одну стопу тропочке на крыльцо.
Хозяин долго и придирчиво рассматривал наши мандаты.
— Это что же, религия такая — комсомол? — допытывался он, недоверчиво оглядывая нас.
Павел с сожалением посмотрел на тощего хозяина и с чувством превосходства ответил:
— Российский Союз Молодежи!
В тон ему я добавил:
— Коммунистический!
— Выходит, власть новая. А Советы что ж, по боку?..
— Ну, ты, контра! — озлился Бочаров. — Помещай скорее!
Хозяин вернул нам мандаты, кутаясь в полушубок, повел по коридору.
В номерах — стужа. В городе нет топлива! Стены покрыты изморозью. В углах окон на веревочках висят бутылки, в них сбегает вода с подоконников. Серые облачка вылетают изо рта.
— Айда на кухню! — находчиво предложил Павел.
Там у плиты нашли дежурную горничную. Она угостила нас супом с кониной. Кружка кипятка — и мы на седьмом небе!
В кухне и застали нас чекисты.
— Документы!
Пристрастно читали каждую строчку мандатов. Старший потом пожурил:
— В партийную ячейку или в уездный комитет надо было зайти.
Хозяин угодливо улыбался.
Спали в верхней одежде. Утром кое-как протерли глаза и поспешили в уком РКП(б). Встретили нас приветливо.
