…Через неделю Хлопенюк снова посетил директора. Еще внимательнее пригляделся к Шварцу. И вернулся раскаленным добела.
— Немчик дохлый! — загремел Прокоп Афанасьевич с порога. Бросил в угол картуз.
— Готовим кадры из своих горожан. Иногородних не можем обеспечить общежитием… — передразнил он Шварца.
— Отказали? — спросила Ксения Ивановна.
— А то! Извиняется, изгибается… Тьфу-у! Сразу видно: шкура!
Морозов тем временем запросил Харьков и Москву: нет ли в архивах каких-либо следов Шварца Ганса Мееровича?.. Одновременно отправил письмо в истпартархив города Николаева с просьбой сообщить подробно о провале подпольной организации РСДРП.
Уезжая, Прокоп Афанасьевич настоятельно рекомендовал:
— Проверь, проверь немчика!
— А вы разузнайте среди старых большевиков, что и как.
— Добре, Тима!
Ответы на запросы задерживались, и Морозов решил лично посмотреть на директора. Повесткой пригласил Шварца посетить линейный отдел ОГПУ.
Явился длинный немец. Бирюзовые, под толстыми стеклами очков глаза, мягкие поредевшие волосы расчесаны на пробор. Манеры интеллигента, отменная предупредительность.
— Извините, но мы вынуждены были вас потревожить, — сказал Тимофей Иванович, приглашая Шварца к столу. — Почему все учащиеся вашего техникума говорят по-немецки?
— Простите, а что им остается делать?
— Не понимаю.
Легкая усмешка тронула тонкие блеклые губы Шварца.
— Дисциплина есть такая — немецкий язык! Экзамены — вот и практикуются.
— И вы владеете немецким?
— Уроженец немецкой колонии под Одессой! А что в этом предосудительного? Мы, немцы, мешаем Советской власти?..
— Разрешите задавать вопросы мне! — сухо прервал Морозов.
— Будьте любезны! Но я никак не уясню одного: зачем меня оторвали от дела, товарищ начальник?..
«Довольно смел и самоуверен!» — отметил Морозов.
Тимофей Иванович много видел людей, вызванных в чекистское здание, и научился различать состояние посетителей.
— Жалоба вот поступила. Мы должны выяснить…
— Насчет немецкого языка?
Теперь улыбнулся Тимофей Иванович, положил на стол перед собою заявление Хлопенюка.
— Был у вас такой Хлопенюк…
— Вы сами понимаете, не мог я принять Хлопенюка. Инструкции из губернии. А он — жаловаться. — Тонкие губы с родинкой под носом поджались, а блеклые глаза обиженно спрашивали: при чем тут я? Инструкция сверху…
Морозов внимательно рассматривал Шварца. Ничего необыкновенного в нем, на первый взгляд, не было. Едва заметные веснушки под близорукими глазами. На лбу три поперечные морщины. Виски серебрятся.
— Так пусть привозит своего хлопчика этот Хлопенюк. Поговорил бы… А то бегут сразу в ГПУ… — Шварц поднялся со стула во весь рост. — Позволите откланяться?..
— Давайте ваш пропуск: отмечу, — Морозов отпустил Шварца.
Когда тот дошел до двери, Тимофей Иванович проговорил вслед:
— Кстати, Хлопенюку снисхождение полагается — член партии с 1903 года, в Николаеве вступал.
Шварц задержался на мгновение в дверях и, как почудилось Морозову, испуганно оглянулся.
— Так я и говорю: пусть приезжает!.. Мы еще раз рассмотрим его прошенье. Может, нам самим вызвать его? Адресок разрешите?
— Зачем же, мы сами сообщим.
Все произошло естественно, и в то же время Морозов видел: Шварц очень встревожен. Впрочем, любой гражданин, вызванный в ОГПУ, был бы озабочен и задал бы себе тысячи «зачем» и «почему».
Из Харькова и Москвы поступили ответы, но ничего нового к сообщениям Хлопенюка они не добавляли. В 1902 г. Шварц Г. М. был учителем в реальном училище, а затем — в женской гимназии. Посещал тайные собрания социал-демократов. Позднее попал в тюрьму, и на этом его след потерялся…
Но вот известие из партийного архива города Николаева и письма Хлопенюка были куда полезнее! Меньшевики в 1905 году способствовали разгрому социал-демократической газеты «Наше дело». Нашелся свидетель очной ставки Шварца в жандармерии с сотрудником тайной большевистской типографии…
Из опроса старожилов города стало известно, что узники центральной тюрьмы в 1907 г. видели в камерах на стенах нацарапанные слова:
Портовый рабочий, имевший связь с матросами «Потемкина», подтверждает слухи о предательстве учителя немецкого языка.
Предстояла новая встреча Морозова и директора индустриального техникума. В папке лежало постановление прокурора города о задержании Шварца Ганса Мееровича.
— Как же брать в тюрьму коммуниста? — задал себе вопрос Морозов. — Вдруг горком партии найдет возможным применить к Шварцу другие меры воздействия?.. Быть может, передать все материалы секретарю партийного комитета?..
Эти же вопросы Тимофей Иванович задал начальнику дорожно-транспортного отдела ОГПУ, срочно выехав из Заречья в Днепропетровск.
Макар Алексеевич принял его довольно холодно:
— Партийные органы сами заинтересованы в очищении рядов ВКП(б). Поставим их перед фактом. Больше самостоятельности. У вас под боком Днепрогэс. Соображаете? Ни одного подозрительного или сомнительного человека нельзя держать вблизи такого объекта! Повторяю вам: раз и навсегда зарубите себе на носу, если чекист арестовал человека, значит, он, этот человек, виноват!..
Меня отпустили из школы на побывку: Анна Ивановна написала, что Светланка заболела и самой ей нездоровится…
В комнате тепло, уютно. Светланка лежит в затемненном уголке — корь! Я потихоньку рассказываю Анне Ивановне о Москве. Она слушает с открытым ртом — никогда не была в столице.
К вечеру Тимофей Иванович пришел ко мне домой. Анна Ивановна приготовила стол. Откровенно разговорились.
Морозов рассказал мне о ходе следствия по делу Шварца.
На первом же допросе Шварц признался в том, что он был завербован царской охранкой и работал по ее заданию. Именно на его совести провал подпольной социал-демократической организации в Николаеве.
— Весьма убедительно прошу вас, гражданин следователь, не сообщайте об этом в горком КП(б)У и моим сослуживцам. У меня семья. Детям жить, а чем они виноваты?.. Я — подлец! Со страху за свою никчемную жизнь первому жандарму выдал товарищей. Но мои детки. О, майн гот! — Белые руки Шварца тряслись. Холеные щеки обвисли, и блеклые глаза провалились. Какая-то смертная тоска таилась в них.
Морозову стало не по себе. Он налил стакан воды и подал арестованному, Шварц пил захлебываясь, капли полились на костюм, но Ганс Меерович не замечал ничего.
— И вас не тревожила совесть? Не вспоминались товарищи, которых послали на виселицу? Как вы могли спать спокойно, зная, что вашей рукой расстреляны лучшие люди партии?..
Шварц не поднимал головы. Угловатые плечи вздрагивали. Он ломал пальцы. Шварц напоминал мокрицу и вызывал чувство гадливости. Он дрожал потому, что его жизни снова грозила смерть. Ни идеи, ни убеждения — ничто не дорого было ему. Он хотел жить! Он боролся за жизнь, а не жил для борьбы.
Об аресте провокатора сообщили в Харьков и Москву. Там похвалили Морозова. Но из столицы примчался Бижевич, чтобы на месте лично допросить Шварца. Для Юзефа Леопольдовича это была практика: он заканчивал школу.
Прочитав протоколы допросов, Юзеф Леопольдович удивленно поднял голову:
— И только? А где сообщники?
Глаза бешено поблескивали. На залысинах выступили капельки пота. Он расстегнул ворот.
— У него определенно есть организация в техникуме!
— Сомневаюсь, Юзеф Леопольдович! Такой слизняк вряд ли способен на активные шаги, — не согласился Морозов.
На новом допросе Шварц повторил свои показания. Но Бижевичу этого было мало.
— На кого вы работаете сейчас? — Бижевич впился диковатыми глазами в арестованного.
Тот не понял вопроса. Юзеф Леопольдович опять крикнул:
— Чей ты теперь шпион, падаль!
— Я работал честно.. С прошлым покончил.. Спросите любого в Заречье…
— Он покончил… Ха-ха-ха! Зато мы не покончили и помним твое прошлое! Царской охранки нет, а то ты бы всех нас отправил в тюрьму, сгноил на каторге! Кто входит в твою организацию?..
