— Брехня, мабуть, — тянет Захарченко и ухмыляется. — Жинку яку хошь… Хи-хи-хи… К бису! Хлеба досыта, а баба и своя надоедает…
— На митингах кричат: за рабочий народ. А на шахтах що робыться? Газами травят! Завалы устраивают. — Ставский теребит нечесаную бородку и холодными глазами вглядывается в собеседника.
Захарченко слышал о волнениях на шахтах. Он вздыхал и соглашался: да, непорядок!
— Слухай, мабуть, англичане войной собираются. На наших послов напали. Прикончат они большевичков!
А Илья думал по-своему: «Чего он сердится на власть? На готовое хозяйство пришел к Насте. Мужик ее награбил — в селе все знают. Пользуйся в свое удовольствие! Иное дело он, Захарченко. Брат против красных воевал. А его жинка с детишками — на шее… Вертись!..»
Ставский же, будто отгадав думки дежурного, спросил в упор:
— Що Карпо делает?
Захарченко поперхнулся дымом и закашлялся долго и надсадно. Отдышавшись, деланно подивился:
— Який Карпо?
А у самого мысли метались напуганными птицами: «Откуда узнал?» Брат Карпо тайком только вчера вернулся. Хочет повиниться. Терпежу нема: жинка с мальчишками измучилась. И самому обрыдло бегать…
Ставский неприятно засмеялся, растягивая тонкие губы:
— Ты що, не знаешь своего брата? Який в Крыму був. Ховается зараз в клуне. А ты утаиваешь бандюку!..
— Та набрехав хтось… Перший раз слышу…
— Брось, Захарченко, сам бачив.
Вдали загудел паровоз, Илья торопливо засветил ручной фонарь. Руки тряслись: вдруг Ставский сообщил в милицию! Что он за человек?.. Передать Карпу, пусть бежит… А куда он побежит?.. Горячий, напуганный — сразу попадется!..
Ставский вышел вслед за дежурным по станции и молча заспешил к почтовому вагону. Сонный раздатчик сунул ему в руки ведомость. Ставский расписался, приняв сумку с деньгами, тощую пачку писем и газет. Бросил все в дрожки, прикрыл попоной. Тронув вожжи, крикнул Захарченко:
— До побачення, Илья!
И покатил по пыльной улочке, растворяясь в темноте.
Настя стояла на пороге мазанки. Солнце освещало ее всю. Румяное со сна лицо, полные, сложенные на высокой груди руки — все дышало здоровьем. А на сердце не было покоя. Думалось: уедет Леонид за почтой и не вернется! И всякий раз так. Предчувствие угнетало…
Леонид вышел из-за хлева с охапкой свежей травы, положил ее в возок и застелил поношенным рядном. Пегая лошадка перебирала ногами, и Ставский похлопал ее по крупу:
— Стой, лахудра!
Оборотился к Насте:
— Вернусь поздно!
Кинул свое сухое тело в дрожки, и лошадь тронулась, помахивая коротким хвостом. Стукнул о колесо кнут.
Настя покорно, как привязанная, шла рядом. Глаза ее с грустью ласкали костистое, бородатое лицо Леонида. За воротами она оперлась на плетень, увитый буйным хмелем.
Пыль, поднятая колесами, закрыла повозку, потянулась серым клубом, скатилась в леваду и заволокла кустарники. Замер лошадиный топот…
Настя тяжело вздохнула, смахнув нечаянную слезу, и еще раз посмотрела в ту сторону, где скрылись дрожки. Пыль уже осела. Над кустарником парил ястребок. Она опечаленно пощупала свой округлый живот: под сердцем вздрагивало дитя.
И не видела Настя случившегося в леваде.
Из густых кустов на проселок выбежал колченогий мужик в постолах. Грязные онучи его были перекрещены серыми веревочками. Он поднял холщовую сумку над головой:
— Постой, чоловиче!
При Леониде в возке был денежный мешок. Почтарь опасливо вырвал из кобуры наган:
— Прочь с дороги!
Но мужик уже хватко держал пегашку за уздцы.
— Леонид, привет!
Ставский грязно выругался, пряча наган. Он узнал в мужике колченогого Щуся.
— Дурак! Мог пристрелить.
Колченогий обошел возок, забрался с ногами на рядно. Привалившись спиной к Леониду, чтобы видеть все сзади, распорядился:
— Трогай!
Дорога была пустынна, увиливала в глубокий овраг. Среди зарослей лещины и колючей акации Щусь промолвил:
— Поговорить треба.
— Говори! — настороженно промолвил Ставский.
— Долгий разговор. Если вечером у тебя? Не опасно?..
— О чем балачки?
— Тебе привет от дяди… из Херсона.
Ставский весь просветлел, услышав начало пароля, схватил Щуся за узкие плечи.
— И ему кланяйся. Тетка жива?
— Сердце болит, но шустрая.
Леонид тряс Щуся еще и еще, прижимал к груди. Столько пережито в ожидании! Щусь ловко спрыгнул в траву, пошел рядом с повозкой.
— Так условились?
— Приходи, Наум, после заката солнца. Три раза стукни — я встречу. Ты давно оттуда?..
Щусь растянул вывернутые губы в ухмылке.
— Вечером скажу. Баба надежная? Не побежит в ГПУ?
— Дура! Захочу — ноги оближет.
Наум согласно махнул рукой и скрылся в кустах орешника.
Ставский разволновался: наконец-то! Посланец из Парижа оказался старым знакомым. Стал перебирать в памяти, о чем сообщить «туда». И не утешился. Чекисты загребли почти всех агентов. Ликвидировали банды. Сами селяне помогают вылавливать остатки. Из Бердянска сам едва унес ноги! Оружие пропало. Спекулянты засыпались. Фу ты! И мыслить стал по-воровски. Он, офицер гвардии!
Ставский заскрипел зубами и мерзко выругался. Ударил кнутом пегашку.
— Давай, стерва!
На станции обернулся с почтой быстро. Домой гнал лошадь кнутом.
По пути в магазине взял бутылку водки. От нетерпения скуластое лицо раскраснелось, во всех движениях — нервозность! Ставский растерял былую выдержку: постоянное напряжение, ежеминутная опасность разоблачения, очевидность провала заговора в Донбассе, долгое молчание парижских хозяев — все это истощило ум его и сердце…
Настя, издали увидев родной возок, поспешила навстречу. Открыла ворота, ввела лошадь во двор и стала распрягать ее. Пегашка, натерпевшись за дорогу от хозяина, пыталась цапнуть Настю за руку. Леонид похохатывал. Настя безмерно была счастлива, видя, может быть, впервые улыбающееся лицо Леонида.
Пообедав и вздремнув, Ставский ушел в огород и вернулся лишь к вечеру. Обратился к Насте:
— Дядько Охрим обещал товару на сапоги. Съезди-ка к нему, привези.
Настя готова была для Леонида хоть на край света идти. Без слов запрягла пегашку.
— Не засиживайся, ждать буду, — предупредил Ставский.
Настя — уж на возке, подобрала юбку и ласково отозвалась:
— Жди, мий голубь.
Ставский хорошо знал, что она сможет вернуться лишь к третьим петухам — до дядьки Охрима десять верст!
Щусь явился в полной темноте. На троекратный стук вышел Ставский.
— Где ты?
Осторожный махновец отмолчался, выглядывая из-за плетня. Вполголоса спросил:
— Жинка дома?
— Отослал.
Гость бесшумно пересек двор и на крыльце замер, прислушиваясь — нет ли голосов в хате, потом только юркнул в сени.
Ставский предусмотрительно заранее занавесил окна и накрыл на стол. В слабом свете семилинейной лампы поблескивали две бутылки. На сковороде шипела яичница.
Пили стаканами. Говорил больше гость, изрядно охмелев. Ставский же чем больше пил, тем заметнее бледнел и яснее обрисовывались его скулы, мрачнело костистое лицо. Слушал он со злобным вниманием.
Щусь говорил с придыхом:
— В Париже — цвет русского офицерства. Двадцать пять тысяч! И мы придем за головами большевичков! Придем!.. Знаешь, с братом Николая второго я на «ты». За девочками вместе волочились…
— Какой брат?
— Двоюродный. Дмитрий Павлович, который Распутина прикончил! Митя мой подцепил богатейшую американку. Купается в вине и удовольствиях. По Швейцариям ездит… Эх, Леня, жениться бы, как Мдивани! Князь такой, грузинский генерал. Отхватил Барбару Хэттон!..
— А она кто?
— Красавица! Гусыня с золотом. Из церкви молодых вели до самого дома по коврам! Пили трое суток… Вот Антон Иванович Деникин — сволочь! Нашего брата, казака, не допускает в свои дворянские клубы. Это — чекист в мундире!..
