22 июня 1974 года в 6.30 с вокзала Берлин — Шёнефельд отправился поезд особого назначения на Гельзенкирхен. Со мной в купе ехали еще пять товарищей из Главного управления разведки, в том числе Арно Мауэрсбергер и Герберт Вайдлинг из моего отдела. У нас не было с собой дудок или свистков, как полагалось обычным болельщикам, но зато во внутреннем кармане моей спортивной куртки лежало письмо участковому суду Аугсбурга, самого близкого к Мюнхену большого города, а в его конверте находился еще один конверт с надписью: «Пожалуйста, не распечатывая, перешлите в БНД, Пуллах, под Мюнхеном». Конечно, я чувствовал себя немного не по себе, путешествуя с таким опасным грузом, так как в случае аварии или неожиданного обыска при переходе границы письмо могло быть обнаружено — и тогда, спокойной ночи, Мария! На прощание жена сказала мне: «Возвращайся домой и привези бутылку западного шнапса!»
Поезд катился на Запад: Магдебург, Мариенборн, пограничный шлагбаум и, наконец, Хельмштедт. Тут я мог бы обратиться к первому встречному чиновнику пограничной охраны или к полицейскому и попросить политического убежища. Впрочем, сбежать можно было и в Гельзенкирхене. Но мои планы выглядели иначе: я не хотел просто скрыться на Западе, я хотел большего. Я мечтал сыграть важную роль в международном противостоянии разведок, сделать что‑то серьезное. Естественно, меня снова и снова одолевали сомнения, но не столько в правильности моего решения, сколько в осуществимости всей операции. Хотя я хорошо выучил свое ремесло, но сомневался, достаточно ли я предусмотрителен и внимателен, чтобы перехитрить хорошо продуманную систему. Я часто действовал инстинктивно, а не после тщательного планирования, и мои друзья хорошо знали о моей неловкости и рассеянности.
Пограничный контроль проходил абсолютно без проблем. Чиновники Федеральной пограничной охраны только пробежали снаружи мимо вагонов, кратко спрашивая: — Есть тут какие‑нибудь иностранцы? Сидящий в вагоне товарищ из СЕПГ ответил: — Мы все иностранцы! В конце концов, здесь мы были не просто какими‑нибудь немцами, а гражданами ГДР. Официально калмыки и крымские татары, молдаване и чукчи были ближе нам, чем какие‑то соседи на западе, которые случайно тоже говорили по — немецки. Больше не было никакой единой немецкой нации, мы были народом государства ГДР.
Поезд шел мимо Порта — Вестфалики, где когда‑то германцы разгромили римские легионы, через Билефельд и Дортмунд, пока мы не достигли, наконец, Гельзенкирхена. Нас встречала не самая солнечная сторона Германии, но, все же, значительно более высокое благосостояние очень бросалось нам в глаза. Меня, в отличие от попутчиков, интересовали не столько деловые расходы, сколько почтовый ящик поблизости, куда я мог бы незаметно бросить свое письмо. Еще незадолго до выхода нас проинструктировал старший нашей группы, капитан Арно Мауэрсбергер: — Товарищи, мы будем держаться вместе, никому не удаляться от группы!
После короткого осмотра центра города мы вместе отправились поесть в знаменитый «Дом Ганса Сакса», где обед считался самым недорогим в городе. Нам любезно предоставили по 10 западных марок на питание, но я еще хотел выполнить поручение моей жены и купить бутылку западного шнапса. В кафе после одного дозволенного нам бокала пива я сымитировал желание выйти в туалет. Туалеты находились в направлении выхода, а снаружи на улице в нескольких метрах стоял почтовый ящик федеральной почты, который я заметил, еще заходя в кафе. Чтобы бросить в ящик письмо мне хватило нескольких секунд, и прежде чем все остальные коллеги снова потянулись к стакану, я уже опять сидел на своем месте.
Так я сделал самое важное для себя в этот день и теперь мог спокойно предаться туристической программе, которая включала, в частности, посещение Львиного парка графа Вестерольта. Немецкий дубовый и буковый лес и в нем большие кошки из Африки и Индии. Но накануне прошел дождь, и поэтому Царь зверей лежал в грязи по самые уши. Я спрашивал себя, зачем нужны такие издевательства над животными.
Тот футбольный матч оказался тяжелым разочарованием. Команда ГДР под руководством тренера Георга Бушнера проиграла голландцам с их гениальным капитаном Йоханнесом Кройффом со счетом 0:2. Мы, официально посланные «болельщики», как и положено, делали все возможное, чтобы поднять настроение нашим игрокам, но это мало помогло. Затем мы снова пошли к нашему специальному поезду, чтобы ночью вернуться домой, на родину всех прогрессивных немцев.
Еще незадолго до границы при проезде через Кёнигслуттер я вдруг почувствовал сомнение. Действительно ли я правильно оценил, на что только что решился? За измену в ГДР полагалась смертная казнь. А то, чем я собирался заняться сейчас, считалось государственной изменой и шпионажем с особыми отягчающими обстоятельствами. На помилование не стоило и рассчитывать. Если бы я вышел на следующей остановке в Хельмштедте, то моя жизнь была бы вне опасности. Но что будет с моей семьей? Я встряхнулся, и тогда все мои сомнения исчезли. Кто сказал «A», должен сказать и «Б». Бог ненавидит трусов. Этими пословицами я пытался придать самому себе храбрости. С их помощью мне и позже не раз приходилось изгонять из моих мыслей страхи и сомнения.
В бюро мы ничего не могли рассказывать о нашей прогулке под чужими именами. Мои коллеги по реферату предполагали, где я был, и хотели бы узнать подробности, но им пришлось удовлетвориться моим соответствующим инструкции ответом: — Я был в отпуске и ловил рыбу. И это даже не было полной ложью.
Только, к сожалению, никто не клюнул на мою удочку. День, когда свет должен был погаснуть в небоскребе, прошел без какого‑либо видимого знака. Я как зачарованный и в следующие дни пристально смотрел по вечерам в указанное время на здание, но ничего так и не произошло. Под различными предлогами я получил доступ к последующим воскресным приложениям «Ди Вельт», но никто не хотел продавать красивых щенков афганской борзой. Примерно через шесть недель я сдался. Моя попытка не удалась. Как мне позднее сообщили в Федеральной разведывательной службе, мое письмо так никогда и не попало к ним. Вероятно, избранный мною адрес отправителя все же не был правильным выбором. Ответственный за прием корреспонденции служащий суда, пожалуй, счел странные колонки чисел из психиатрической больницы какой‑то глупостью и выбросил его. Он просто не хотел, чтобы коллеги из БНД смеялись над ним. Как бы то ни было, мне снова пришлось начинать с нуля.
ПОВСЕДНЕВНАЯ ШИЗОФРЕНИЯ
Внутренне я уже ориентировался на то, что стану в будущем слугой двух господ. На одной стороне МГБ, а конкретно Главное управление разведки, а на другой стороне БНД из Пуллаха под Мюнхеном, где еще ничего не знали о привалившем им счастье, о том, что они смогут располагать источником информации в самом центре разведслужбы противника. По отношению к моему непосредственному окружению я не чувствовал никаких сомнений относительно моей будущей работы также и для другой стороны. Там вряд ли был кто‑то, кого я искренне уважал. Единственным исключением был наш действительно всеми почитаемый шеф — генерал — лейтенант Маркус Вольф. Он на самом деле являлся привлекательной личностью, настоящим интеллектуалом, одаренным харизмой и всем тем, что необходимо для настоящего руководителя. Собственно, именно потому он не «вписывался» в ряды туповатой и серой верхушки СЕПГ. Мне казалось, что ему, как и мне, тоже приходилось страдать от ежедневного идиотизма ГДР, только он, очевидно, еще надеялся на то, что в ГДР однажды восторжествуют разум и рациональность. Это, пожалуй, объединяло Маркуса Вольфа с его братом Конрадом, который, будучи Президентом Академии искусств, все время пытался смягчить давление сталинского догматизма и явно страдал от глупости и надменности геронтократов из партийной верхушки. На них обоих такие грубые и неотесанные типы как Эрих Мильке наверняка производили отталкивающее впечатление. (Я почувствовал полное удовлетворение, когда после падения Стены бывший министр госбезопасности отправился в тюрьму за убийство в спину двух полицейских еще в тридцатые годы.)
