Елена Куличкова - «Бархатное подполье». Декаденты современной России

Интересный и неожиданный сценический ход мы придумали на песне «Вампирская любовь»: великолепная пара прекрасной модели Анны Волковой и харизматичного и брутального ню-фотографа Сергея Ленина, который в наших шоу периодически выступает как модель, была бесподобна. Все ожидали развязки, полагая, что мужественный и неотразимый Ленин, разумеется, вампир, а Аня – его жертва. Однако вышло все совсем наоборот…

Делали мы свои показы и на последующих салонах «Бархатное подполье». И если будет еще предложение поучаствовать в мероприятии Преображенского, мы всегда «за».

Владимир Преображенский,

автор и продюсер фестиваля «Бархатное подполье»:

Еще одним интереснейшим событием фестиваля стало выступление Евгения Калачева, одного из создателей группы «Оберманекен», с его новым музыкальным проектом Joy Future Fluid, к которому примкнули инструменталисты таких знаменитых рок-коллективов, как «Звуки Му», «Николай Коперник» и др.

В процессе их чарующего выступления, погрузившего собравшихся в «бархатно»-психоделический транс, был особенный номер, созданный специально для «Бархатного подполья» и воспроизведенный на сцене, соответственно, единственный раз.

Евгений в свое время написал песню на стихи опального политика и писателя Эдуарда Лимонова, посвященные бывшей гражданской жене поэта актрисе Магдалене Курапиной. Называлась она «Лола». И вот совместно с той самой Лолой-Магдаленой, которая на сцене сотворила эротический перформанс в бассейне (!), они и выступили у нас. Кому посчастливилось это увидеть, не дадут соврать: действо было поистине завораживающим и драматичным. И вот почему.

Магдалена Курапина,

артистка, режиссер, драматург:

Я влюбилась в Эдуарда в 22. Эдуарду было 65 лет. Сначала я любила его заочно из родного Петербурга. Однако уже в 23 года сбежала, перевезла все свои 24 платья, 6 шляп, 21 пару обуви и 4 парика в Москву. На Нижнюю Сыромятническую улицу. В ту квартиру, где жил он. Я верила в Любовь. Эдуард сказал, что я такая нужна ему: «Девочка, которая верит в Любовь». Я восприняла его слова буквально и принялась усердно Любовь доказывать.

На ночь я, прихватив свое добро (туфли, парики, платья), уходила в культовый клуб Dolls, старейшее заведение Москвы формата кабаре. В Dolls я становилась, собственно, doll – танцовщицей. Так случилось по двум причинам: 1) мне были необходимы деньги на то, чтобы продолжить обучение режиссуре в каком-нибудь столичном вузе; 2) я красивая. Так что ночами я танцевала, а в перерывах перечитывала Станиславского и думала: чего бы нового привнести в клубное выступление.

Нельзя сказать, что я стеснялась того, что я – стриптизерша. Пожалуй, я стеснялась чужого, стандартного отношения к моей работе. Я комфортно чувствовала себя на сцене, даже у шеста, даже обнаженной. Я знаю, что тело – мой инструмент. Ровно так же, как оно – инструмент любого артиста. Каждый раз, общаясь с пилоном, я рассказывала какую-нибудь историю, обнажаясь, актерски оправдывая это обнажение, сменяя не только визуальный ряд, но и эмоцию. Если оголять, считала я, то не только тело, но и душу. Да, так пафосно.

Мои выступления в клубе были самобытны и не похожи ни на чьи другие, каждый раз поглазеть на меня собирался весь персонал клуба. По факту я уже давно была странным явлением – артисткой бурлеска. Однако «в миру» я, к собственному отчаянию, называлась стриптизершей… Переживания на этот счет, наперекор и вопреки общественному мнению, заставили меня полюбить мою необычную профессию.

А днями я размышляла о Любви. И пришла к выводу, что любить – это жертвовать собой. Но как это делать правильно – жертвовать во имя Любви – я не знала. Поэтому вечерами, когда мы встречались с Эдуардом (он – после своих дел, я – перед работой) и садились вместе ужинать, я старалась ему понравиться. Я отчаянно хотела быть той, кем, по моему разумению, он хотел бы меня видеть: девкой (так он называет всех своих женщин и мнит это ласковым), кобылкой (тоже, между прочим, комплимент), в лучшем случае – Зверем.

С этим «Зверем», пожалуй, он оказался наиболее конкретен: я, чье отрочество пришлось на середину 1990-х, действительно порою диковата и чересчур прямолинейна. Такое в «приличном обществе» не принято. Ну, Зверь – значит Зверь. Пойдет. А вот «девкой» и «кобылкой» мне быть не нравилось. Нет, я вовсе не против поиронизировать над собой. Более того, я понимала, что эти «девки» и «кобылки» – фишка, «стайл», авторское клише, своеобразный юмор Эдуарда. Знала я и то, что таковыми он называл всех, кого искренне любил. И я терпела, подыгрывала, старалась казаться циничной, ветреной и грешной (будучи на самом деле верным, непорочным ребенком), прислушивалась, пыталась подстроиться под его идеал, взять лучшее у этих «всех», кто был рядом с ним когда-либо прежде… До меня.

Потому как любить – это же жертвовать, рассуждала я.

Разумеется, так я протянула недолго, играючи и ночами, и днями. Все бы ничего, в конце концов. «Стриптизерши», «девки», «кобылы» – глупости и забавы. Все это с легкостью можно пережить. Я не смогла смириться с другим: с тем фактом, что нигде меня не воспринимают всерьез. Ни один посетитель клуба Dolls не знал ничего о Станиславском. А Эдуард, с которым я жила, сам же жил не со мною, а с «кобылкой». Я искала и не нашла способа донести до возлюбленного простую мысль: я – не «все». Что такой, как я, не было. Что я мечтаю быть с ним вместе, заодно, до самой сути – в качестве ученика и соратника, как единственный друг, в природе которого априори не заложено предательство как функция. Я хотела быть тем, о ком он всегда и мечтал, и писал. Такой. А не просто забавным и симпатичным украшением его жилища.

Но как я могла дать понять мужчине, который старше меня на 42 года, что я влюбилась в него вовсе не потому, что он всемирно известный писатель (такая пошлость)? А просто потому, что я влюбилась в него.

Как стриптизерше поведать о том, что она – не стриптизерша? А напротив, планирует и вовсе стать ученым, философом, изобретателем и волшебницей. А Любовь – это не только жертвовать, но вместе – ВМЕСТЕ – познавать и менять мир.

Эдуард не захотел и не хотел услышать меня. Я стала нарочито напиваться, устраивать скандалы. В конечном счете спровоцировала его на то, чтобы он меня «выгнал». Показательно соврав, что якобы изменяю.

Я осталась одна в Москве – без денег, без жилья и без работы. Уйдя от Эдуарда, я ушла и из клуба.

Выступая на разных площадках как артистка бурлеска и подрабатывая фотомоделью в жанрах «фетиш» и «пин-ап», я стала бурлеск-поэтом. Окончила режиссерский факультет. Написала пьесу «неУДОбные» (которая стала финалистом Всероссийского драматургического конкурса «Действующие лица» и была издана в сборнике «Лучшие пьесы – 2012»). Еще ряд текстов (которые пока что не опубликованы – я не хочу, еще работаю над ними). Создала мастерскую – театр драмы и бурлеска «МЫ». Выпустила свой авторский спектакль «неУДОбные» (с которым успешно гастролирую), репетирую еще два новых. Поработала в составе треш-шапито «Кач», окончила факультет политологии, поступила в аспирантуру, освоила профессию рецензента (как член большого жюри премии «Национальный бестселлер – 2014»), по иронии судьбы написав рецензию на книгу, в которой Эдуард пишет обо мне…

Эдуард – да, смакуя, упомянул меня уже в трех своих книгах («В сырах», «Апология чукчей», «Дед»), именуя попутно «стриптизершей» и «девкой». И даже посвятил «нам с ним» цикл стихотворений под названием «Полковник и Зверь».

На одно из стихотворений этого цикла мой приятель, культовый московский музыкант, экс-солист группы «Оберманекен» Евгений Калачев написал песню «Лола» (да, Эдуард меня так тоже называл, но Лолой я была еще лет с 13, в компании моих друзей-рэперов из «Балтийского клана»).

Весной 2013 года я и мой театр «МЫ» были приглашены на фестиваль «Бархатное подполье» в качестве артистов. Президенту фестиваля Владимиру Преображенскому пришла смелая идея: почему бы мне не выступить под песню, в которой, собственно, поется обо мне же?