Евгений Басин - Любовь и искусство

Главное для меня, как в искусстве, так и в жизни, это – душа, искренность.

Художник только тот, кто столько же страстно любит человека, как и свое искусство; кто верит, глубоко убежден в правоте своего творчества; кто отдает всю свою жизнь искусству для человечества. Только у таких горит искра божия, горит ярко, непотушимо. Это и есть главное в искусстве. Там, где кончается душа, – начинается смерть. Вот мое мерило в искусстве, все равно, к какому времени и народу оно бы ни принадлежало (6, 471–472).

Да, картины Матейки надо изучать…

…с какой любовью, с какой энергией нарисованы все лица, руки, ноги; да и все, все. Как это все везде crescendo, crescendo, от которого кружится голова! Нельзя не удивляться этой гигантской выдержке, этому беспримерному терпению. Такое отношение возможно только при горячей, страстной любви к искусству (7, 55–56).

Но что дает право, патент, так сказать, на произведения «художественного образа», то это несомненно: искренность, прямое детище любви. Как много мы знаем произведений, очень замысловатых, вроде внутренности комнат, писанных какими – то мало известными художниками, но, тем не менее, ставших настоящими художественными произведениями. Наконец, те безызвестные провинциалы, которые сотнями писали в былое время портреты масляными красками или миниатюры, в которых столько жизни и характера. Наш Венецианов, Брейгель, старые фламандцы и голландцы, прерафаэлиты, благодаря своей любви к объекту и вследствие этого проникновенности в него, стали разительными примерами того, как со скромными средствами, но с любовью к правде они сделались истинными художниками (7. 128).

Работающий в мастерской Н. А. Касаткина

1. Должен стремиться всемерно воспитывать в себе любовь к искусству, связывая это с дружелюбием и уважением к своим братьям и сестрам по мастерской, крепко имея в виду, что все они решают общую тяжелую и трудную задачу служения искусству (7, 145).

Я никогда еще не любил так природу, не был так чуток к ней, никогда еще так сильно не чувствовал я это божественное нечто, разлитое во всем, но что не всякий видит, что даже и назвать нельзя, так оно не поддается разуму, анализу, а постигается любовью. Без этого чувства не может быть истинный художник. Многие не поймут, назовут, пожалуй, романтическим вздором – пускай! (7, 197).

Все мои преподаватели были Перов, Прянишников, Сорокин, Поленов, Маковский – чудные люди, и все они умерли. И я вспоминаю этих славных людей, полных, как дети, чистоты и радости в том, когда они видели, как мы работали. Они были художники… и думали, что и мы будем точно такими же, их подражателями – и продолжим все то, что делали они. Они радовались и восхищались от всего своего чистого сердца, что мы вот написали похоже на них… Но они не думали, не знали, не поняли, что у нас – то своя любовь, свой глаз – и сердце искало правды в самом себе — своей красоты, своей радости (7, 243).

Нужно не только скопировать натуру. Нужно ее передать ловко, любя – не долго тратя время, сразу – просто рассказать (7, 245).

Все мечты творчества, вся сила и вся пылкость натуры, вся возвышенность смелой и нежной души Врубеля, вся влюбленная мистика этого замечательного человека была окружена какой – то кислой (болотиной) мелкого и пошлого смешка. Это даже была не подлая страсть зависти. Нет – это была дешевая обывательская положительность (7, 247).

Муза живописи скучает и изменяет художнику тотчас же, если он будет работать так себе, не в полном увлечении и радости, с ленивой (прохладцей) будто бы серьезностью, а, главное, без любви к своему делу. В начале всего же есть прежде всего любовь, призванье, вера в дело, необходимое безысходное влечение, жить нельзя, чтоб не сделать – достижение – (но) надо знать, что никогда не достигнешь всего, что хочешь (7, 248).

Что мир искусства для нас всех есть самая заветная мечта, наш самый высокий идеал и что принципы искусства есть для нас самые дорогие принципы, которым мы и должны следовать… Я немножко фанатик, как и всякий артист. Артист же есть человек, ибо всякий артист что-нибудь любит. Кто же ничто не любит, а только себя, тот и есть тунеядец. Суллер говорил мне один свой принцип: «Я потому не принимаюсь за живопись, что больше всего люблю это искусство. И чтобы иметь право считать себя художником, надо что-нибудь сделать, а я ничего сделать не в силах»… Но ведь, право же, это принцип какой – то платонической любви к искусству. Ведь эта любовь только одна фантазия. Ведь нельзя же сказать, что я это люблю потому, что это выше моего понимания… Любить можно только то, что знаешь. Чтобы иметь право сказать, что я верю в то – то, нужно это доказать делом, а не пустословием. Вера без дел мертва есть. Ну скажите, ради бога, что все эти ваши слова о своей любви к искусству разве не есть пустословие? (7. 306).

есть и другие люди с врожденной страстной любовью к искусству, но без способностей. Это – фанатики. В их судьбе много трагизма (7, 380).

Художник должен заинтересоваться чем-нибудь, каким-нибудь явлением или предметом, в конце концов, можно сказать – влюбиться в него. (…)

…правда художественная глубже, чем просто правда. И интерес к вещи, к какому-нибудь явлению должен превратиться в трепетную любовь. (…)

…метод искусства дает художнику и углубление в вещь, и любовь к ней… (232–233).

Любовь к природе. Любовь к нашему родному городу. Любовь к людям – вот откуда происходит искусство. (…)

…если мы кого – либо любим, то открывается внутренняя жизнь этого человека, и мы видим его красоту. (…)

Любовь к окружающему порождает не только искусство, но и науку.

Искусство рождается тогда, когда человек любит делать вещи и в этих вещах передавать свою любовь к родной природе и людям. (…)

…художники… Им должна быть свойственна любовь к природе и к людям, но, кроме того, им свойственна любовь к материалу. Материал у искусства очень разнообразный: бумаги, карандаши, краска разная, дерево, мрамор, гранит медь (…)

И у нас много художников, и они пользуются разным материалом и изображают разное – то, что особенно любят (490–491).

Из своего опыта я вывел следующее. В моем и в Вашем положении стоит идти на сцену, когда убедишься в непоборимой любви, к ней, доходящей до страсти. В этом положении не рассуждаешь: есть талант или нет, а исполняешь свою природную потребность(VII, 250).

Любовь всегда передается певучей речью… (VI, 46)

Часть 1. Работа над собой в творческом процессе переживания (1938)

Учитесь и привыкайте на подмостках не наигрывать результаты, а подлинно, продуктивно, целесообразно выполнять задачи действием, все время, пока вы находитесь на сцене. Надо любить свои задачи и уметь находить для них активные действия (II, 157).

Они более доступны нам.

Конечно, неожиданное, подсознательное «наитие» заманчиво! Оно является нашей мечтой и излюбленным видом творчества. Но из этого не следует, что нужно умалять значение сознательных, повторных воспоминаний эмоциональной памяти. Напротив, вы должны их любить, так как только через них можно до некоторой степени воздействовать на вдохновение. (II, 226)

Повторные воспоминания надо любить еще и потому, что артист отдает роли не первые попавшиеся, а непременно избранные, наиболее дорогие, близкие и увлекательные воспоминания живых, им самим пережитых чувствований (II, 227).

Работа актера над собой в творческом процессе воплощения (1933–1938).

Напрасно вы так сильно прислушиваетесь к нашим голосам. «Самослушание» родственно самолюбованию, самопоказыванию. Дело в том, как вы сами говорите, а в том, как другие вас слушают и воспринимают (III, 115).

…как вести сцену приема после нежной встречи с Дездемоной. Эта встреча требует такого интима, после которого нужно итти домой и ложиться. Если же я увижу, что актер после этого охладится и вступил в исполнение генерал – губернаторских обязанностей, то это будет плохо для любви. Я, зритель, перестану мечтать о том, что после сцены, во время антракта, эта любовь разгорается (8, 226).