в министерстве. Откладывавшееся из-за этого подписание соответствующего указа доводит Паррота до отчаяния, причем не только от неудачи в делах – ему кажется, что он теряет «своего Александра», что тот от него отдаляется. В письме от 10 марта 1807 г. эмоции Паррота особенно заметны, не только по содержанию, но и по тому, как изменяется почерк в черновике (от твердого в начале до почти не читаемого в конце): «Александр! Возлюбленный мой! <…> Излейте же Ваши печали единственному другу. Не бойтесь меня огорчить, страдать вместе с моим Александром, ради него есть наслаждение для моего сердца. Но знать, что Вы тревожитесь, быть может, страдаете, и не разделять с Вами эти чувства – для меня самое жгучее мучение. Доверьтесь же Вашему прежнему Парроту. Обязаны Вы это сделать ради самого себя, ради священной дружбы, нас связующей, даже в том случае, если причина Вашего огорчения не кто иной, как я сам. – Взволнован я сверх меры. Отчего не могу Вам это чувство сообщить, руки Вам в этот миг протянуть, к сердцу Вас прижать, своей нежностью Вас принудить душу облегчить!» [51]
В середине марта 1807 г. Александр I собирается уезжать из Петербурга в Восточную Пруссию, а указ об учреждении приходских училищ так и не подписан. Паррот всеми силами пытается этого добиться, но тщетно – после внесения поправок устное согласие императора получено, однако его подпись должна появиться только тогда, когда документ пройдет еще один круг оформления в министерстве, император же к тому моменту уже покинет столицу. Действительно ли Александр I подвел «своего Паррота»? Или он просто пытался следовать бюрократической процедуре, а с отъездом на театр военных действий новые заботы полностью заслонили этот вопрос? Как бы то ни было, результат не был достигнут, и на профессора это произвело очень тяжелое впечатление.
Вскоре последовали и новые удары. В июле 1807 г. Паррот направился в командировку от университета для осмотра школ в городах Лифляндии; подлинный же его мотив заключался в том, чтобы не упустить возможность вновь увидеть Александра I, когда тот будет проезжать из Тильзита в Петербург. Профессору это удалось 3 июля в Вольмаре; император повторил обещание относительно скорого появления указа и разрешил, не дожидаясь его, готовиться к открытию приходских училищ уже в наступающем учебном году (как выяснится, свое слово император не сдержал). Но самое главное случилось две недели спустя: в письме от 15 июля 1807 г. из Риги Паррот решился на чрезвычайное предложение, которое долгое время гнал от себя. Считая, что наступил критический момент царствования своего друга, которому предстоит огромная работа по урегулированию политических дел как внутри империи, так и за ее пределами, Паррот просил назначить себя личным секретарем императора.
Стоит подчеркнуть, что профессор не только точно обозначил масштабы нового этапа государственных преобразований, перед которым находился Александр I в 1807 г., но и сам хотел занять центральное место в реформаторской деятельности – ровно то место, которое в результате получил М. М. Сперанский (именно он с октября 1807 г. стал личным секретарем императора). Ради этой деятельности Паррот готов пожертвовать своей ученой карьерой, налаженным семейным бытом в Дерпте и т. д. Конечно, такой шаг для него был обусловлен не только рациональными побуждениями (неизменным, многократно отмеченным выше стремлением «помочь Александру» управлять страной), но и эмоциональным порывом: «Заканчиваю письмо с волнением; ощущаю огромность ноши, какую на себя взвалить готов. Приблизиться к Вам есть для меня вещь самая священная. Боже всемогущий! Боже милостивый! Сделай так, чтобы я в своей решимости не раскаялся!» [52]
Письмо из Риги, особенный вес которого подчеркнут еще и тем, что профессор (возможно, намеренно ошибаясь на пару недель) датировал его днем своего 40-летия, выглядит одной из наивысших точек во всем ходе отношений. Оно подчеркивает жертвенную любовь Паррота к императору – и одновременно масштаб его притязаний. Но Александр I никак не отреагировал на этот порыв, что не могло не причинить профессору глубокое огорчение. После нескольких писем, в которых Паррот снова и снова пытался достучаться до императора, с ноября 1807 г. переписка замирает. А в двух новых письмах, которые были отправлены в апреле и июне 1808 г., выражена неприкрытая обида: оба они написаны в подчеркнуто официальном стиле, профессор представлял государю счет расходов за так и не открытые приходские училища, выверенный до копейки, и впервые в их переписке подписался в строгом соответствии со служебным этикетом: «Вашего Императорского Величества смиреннейший и покорнейший слуга и подданный Паррот».
И вдруг неожиданно 3 сентября 1808 г. он получил от Александра I письмо, причем довольно необычным образом: император должен был проезжать через Дерпт, направляясь на конгресс в Эрфурт, а городские чиновники ждали его на почтовой станции, чтобы приветствовать, как того требовал этикет – и тут, в присутствии, как пишет Паррот, «всего университета» царский камергер передал ему это письмо (тогда как сам император даже не выходил из экипажа). Содержание письма удивляет, ведь Александр I извинялся (!) перед профессором: «Когда неправ, предпочитаю это признавать. Перед Вами кругом виноват и все доказательства тому имею, а потому спешу несправедливость исправить и в том Вам честно признаюсь». Император передавал профессору требуемую денежную компенсацию и заключал, что его уважение к Парроту после случившегося лишь возросло [53].
Итак, у Александра I хватило мужества извиниться за свои ложные обещания и последующее молчание. Для профессора же это письмо было не только поводом к огромной радости, едва-едва сдерживаемой (судя по почерку ответного черновика), но и сигналом к продолжению переписки. Тем не менее оставалось сомнение, сохранят ли их отношения свой прежний теплый характер. Действительно, следующий визит Паррота к Александру I в Петербург в январе 1809 г. протекал не совсем так, как в начале их дружбы. Император отреагировал на его прибытие лишь спустя 20 дней. Внешне встреча прошла хорошо, во многом еще и потому, что профессор не затрагивал столь тяжелую в прошлом тему приходских училищ, стараясь, напротив, заинтересовать Александра новыми проектами, в частности своими изобретениями, полезными на войне. Решение же конкретных деловых вопросов, с которыми приехал Паррот, было передано Сперанскому.
После этой встречи Паррот продолжал посылать Александру I письма из Дерпта, но с куда меньшей интенсивностью, так что перерывы между ними достигали трех-четырех месяцев, а то и полугода. Как показывает письмо от 18 августа 1809 г., Паррот счел, что император по какой-то причине сердится на него, и целый год потом писал ему, только имея формальные поводы (покупка физического кабинета, вручение первого тома своего учебника) или желая прокомментировать важнейшие государственные реформы (введение экзаменов на чин и меры в области финансов). Каких-либо личных излияний при этом он избегал, но черновики
