пар, изрекала слова в порыве божественного вдохновения. Столетие спустя биограф Плутарха, бывший когда-то дельфийским жрецом, предположил, что угасание оракула может быть связано с исчезновением божественного пара [340], придававшего священному месту особую атмосферу с самого начала [341].
Храм Аполлона в Дельфах. Wikimedia Commons
Когда на рубеже XX века французские археологи начали расчищать храм Аполлона в Дельфах, они ожидали найти под ним пещеру и курящиеся трещины. Вместо этого была обнаружена небольшая затопленная комната с полом из твердой породы. Быстро сложилось академическое мнение о том, что высказывания древних авторов о Дельфах отражают литературную традицию, а не реальность. История о козлах была названа легендой, придуманной для объяснения забытого происхождения оракула. Таинственная расщелина с курящимся паром была интерпретирована как выдумка людей, никогда не видевших прорицалища. Пар, описанный Плутархом, стал объясняться как неуловимый поток провидческого воздействия, а не буквальный газ [342].
В начале 2000-х годов междисциплинарная группа ученых возродила идею того, что оракул подвергался воздействию какого-то вещества. На основании новых геологических исследований они предположили, что знаменитый разлом под треножником Пифии на самом деле является провалом в битуминозном известняке. По их мнению, всякий раз, когда происходило скольжение по нему, трение испаряло некие нефтехимические вещества, в результате чего образовывались газы – метан, этан и этилен, поднимавшиеся на поверхность. Этилен, который когда-то использовался в качестве анестетика, мог вызывать видения и припадки, описанные древними авторами.
Мог, но, скорее всего, не вызывал. В настоящее время дельфийской породой вырабатываются лишь незначительные количества этилена или любого другого одурманивающего газа, и если бы в Древнем мире его уровень оказался значительно выше, можно было бы ожидать, что посетители оракула, стоявшие на небольшом расстоянии от Пифии, также ощущали бы его воздействие. Поскольку ничего подобного не происходило и раз у нас нет данных о внезапных пожарах в святилище (этилен легко воспламеняется), нам, вероятно, следует относиться к этому скептически. Даже Дельфийский оракул не осмеливался разрешать академические споры [343].
22
Долго ли существовало язычество?
Посыльный подождал, пока толпа умолкнет. Затем, демонстративно сломав печать на принесенном свитке, прочистил горло, откинул голову назад и приступил к чтению. Великий и милостивый император Феодосий постановил, что язычники, занявшие храм Сераписа, могут избежать наказания, только если немедленно разойдутся. (Тут часть собравшихся разразилась одобрительными возгласами. Посыльный, прищурившись, подождал, пока выкрики стихнут, прежде чем продолжить.) После глубоких размышлений и в интересах единой истинной веры император постановил, что храм Сераписа должен быть разрушен. Немедленно.
Люди ошеломленно молчали. Затем все зашумели: христиане ликовали, а язычники выкрикивали проклятия. Не обращая внимания на гомон, солдаты поднимались по мраморным ступеням святилища. Один человек с топором в руке подошел к огромной статуе бога Сераписа. После секундного колебания он замахнулся на позолоченную голову. Топор ударил с глухим звуком, отчего в воздухе закружились лепестки сусального золота. Солдат замахивался снова и снова, пока деревянный каркас шеи не дрогнул и голова не рухнула на пол. Серапис, хранитель Александрии, пал [344].
В 392 году, когда все это случилось, возможно, половина жителей Римской империи были христианами. За столетие до того подавляющее большинство населения империи исповедовало язычество [345]. Спустя еще век язычников осталось совсем немного. Причины и темпы религиозной революции не поддаются простому описанию, но поскольку наша книга так или иначе затрагивает подобные темы, придется обойтись простым описанием.
Распространению христианства способствовало существование Римской империи, масштабы и стабильность которой позволяли миссионерам и их знаниям свободно путешествовать по огромной территории. Не менее важен был язык. Хотя Иисус и его первые ученики (обычно) говорили на арамейском, родным языком ранней церкви являлся греческий, распространенный в восточных римских провинциях. Греческий также был языком еврейской диаспоры, именно ее общины дали многих первых новообращенных христиан. Другой важнейшей предпосылкой стало беспечное отношение раннего имперского правительства к большинству религиозных вопросов, что позволило церкви избежать систематических преследований в течение первых двух веков существования.
Тогда христианство медленно, но верно развивалось. Христианский моральный кодекс оказался важным источником притяжения. Традиционный греко-римский политеизм [346] никогда не был сопряжен с какой-либо четкой или единой этической системой – сами мифы, как мы уже видели, вызывали сомнения в их нравственности, и некоторые язычники уже давно тяготели к большей ясности, предлагаемой иудаизмом [347]. Христианство имело похожую привлекательность, усиленную обещанием вечной награды для тех, кто соблюдает его предписания. Для образованных язычников, воспитанных на философских течениях, которые подчеркивали божественное единство, монотеизм [348] оказался дополнительным соблазном.
Социальная структура церкви была не менее важна, чем ее учение. После первоначального привлечения верующих из еврейских общин ряды большинства христианских новообращенных пополнили те, кто находился на обочине древней цивилизации: рабы, вольноотпущенники, изгнанники и женщины. Исключенные из иерархической системы общества городов, эти люди находили привлекательную альтернативу в равенстве церковного сообщества. Еще одним мощным стимулом являлась христианская благотворительность. Языческие меценаты, как правило, направляли свою щедрость на взрослых граждан мужского пола, составлявших основу политического сообщества. Христиане, напротив, безвозмездно раздавали пожертвования вдовам, сиротам и бедным.
Однако не все ранние христиане происходили из низших слоев населения. Почти с самого начала несколько богатых людей, в частности императорские вольноотпущенники и вдовы аристократов, были вовлечены в церковную жизнь и покровительствовали ей [349]. Богатые и бедные, верующие каждого крупного города находились под надзором епископа, чья деятельность придавала даже самым многочисленным христианским общинам ту степень согласованности, о какой не слыхали в традиционном язычестве [350].
Поскольку мы мало знаем о миссионерах II и III веков, предполагается, что раннее христианство обычно распространялось неформально, по мере того как неофиты обращали в свою веру членов семей и друзей. Христианские авторы утверждали, что публичные исцеления, экзорцизм и другие чудеса убедили многие души, а мученические смерти во время гонений по всей империи в III и начале IV столетий завоевали широкую симпатию язычников. Однако окончательно на путь господства в римском мире церковь поставило обращение в веру Константина.
Нам важно лишь то, что он последовательно отстаивал интересы христианства с того момента, когда приказал солдатам нанести христианские символы на щиты в битве у Мульвийского моста. В течение долгого и напряженного правления император освободил христиан от всех наказаний, предоставил важные привилегии духовенству, созвал первый Вселенский собор и построил ряд величественных церквей. Эти действия задали тон остальной римской истории [351].
На момент обращения в веру Константина христианами были, возможно, 5–10 процентов жителей Римской империи.
