б хотела, чтобы я выстоял», – говорил он.
О нокдауне Дагласа в восьмом раунде Джеймс Стернголд писал в «Нью-Йорк таймс»: «Моя первая реакция – “Все кончено”». Такой же была реакция почти у всех: когда Майк Тайсон валит тебя с ног, ты уже не встаешь. В своем углу Даглас знал, что, если вернется на ринг, Тайсон попрет на него люто – ради нокаута номер тридцать четыре. Но Дагласу незачем было продолжать бой. Никто не ожидал, что он вообще продержится так долго или встанет после того удара, который только что получил, – и никто бы не упрекнул его, если бы он решил принять те 1,3 миллиона долларов, и дело с концом. Даглас решил иначе. Он встал и вновь двинулся навстречу Тайсону. Через два раунда, когда до конца десятого оставалась минута и пятьдесят две секунды, Даглас нанес серию ударов, отправивших Майка Тайсона в нокаут. Даже сейчас, несколько десятилетий спустя, это событие остается величайшим поражением в истории мирового бокса.
После того как Даглас победил Майка Тайсона, начали одерживать над ним верх и другие боксеры. Тайсон был бойцом изощренным, однако неимоверно агрессивным и мощным. Другие боксеры его опасались. Но Даглас показал, что, если хватит выдержки отстоять первые раунды, Тайсон начнет уставать, а затем игра переменится. Лишенный ореола непобедимости, Тайсон уже не был прежним собой. Вскоре ушел в тень и Даглас. В итоге он сражался с Холифилдом вместо Тайсона, и ему достались 20 миллионов долларов, однако душа его к боксу уже не лежала. Его нокаутировали в третьем раунде, вскоре после чего Даглас ушел на покой.
Когда после боя с Тайсоном какой-то репортер спросил Дагласа, как ему удалась победа, как он смог вернуться на ринг после нокдауна в восьмом раунде и продолжать атаковать, как он, невесть кто, сумел достичь того, что не по силам было прежде никому, и завалил Майка Тайсона, Даглас прослезился. «Моя мама, – сказал он. – Мама… Благослови Господь ее сердце». Она верила в него, и он вознамерился осуществить ее мечту. Трогательная история, пусть и избитая, однако она проливает свет на один из самых важных факторов в человеческом опыте – решимость. В ту ночь в Токио у Дагласа решимости было больше, чем у Тайсона, – и гораздо больше той, какая была у Дагласа в его позднейшем поединке с Холифилдом.
Если бы вы спросили Мухаммеда Али, сколько раз он способен отжаться, он ответил бы: «Девять-десять». Само собой, отжаться он мог гораздо больше раз, но, как сам он писал в своей биографии, считать он не начинал до тех пор, пока не доведет себя до такой боли, что невозможно продолжать [176]. У Бастера Дагласа не было такой стойкости, однако на один поединок смерть матери включила в нем железную решимость победить.
На нашем пути к целям мы натыкаемся на многие препятствия. Помешать нам могут ограниченность дарования, финансовые беды, неудачные обстоятельства и физические невзгоды. Но решимость – инструмент, каким эти преграды можно сокрушать. Это так в любых жизненных контекстах, но особенно ярко видно в спорте, где есть жесткие правила, явные победители и проигравшие, а также однозначная статистика. На самом деле победа Дагласа вовсе не исключительна: во всей истории спорта не раз и не два необычайно преисполненный решимости дух человеческий достигал того, что считалось невозможным. Пробежать милю за четыре минуты, например, оставалось подвигом, какой пытались совершить не одно десятилетие подряд, но безуспешно. По словам экспертов, человеческое тело на подобный подвиг не способно, и спортсменов предупреждали, что пробовать такое опасно. Но вот 6 мая 1954 года студент-медик Роджер Бэннистер пробежал милю за 3:59,4. Через месяц австралиец Джон Лэнди достиг того же – за 3:58. Вскоре четырехминутный рубеж мог преодолеть практически любой лидер забега. Согласно журналу «Трек энд филд ньюз», эта отметка покорилась примерно пятистам американцам, и список пополняется парой десятков человек ежегодно [177]. Словно перебросили тумблер. Не физический, а умственный: возникло осознание, что это выполнимо, и в результате родилась решимость прилагать усилия, пока результат не будет достигнут.
Шекспир задавался вопросом: «Что благороднее: сносить удары неистовой судьбы – иль против моря невзгод вооружиться, в бой вступить и все покончить разом…» [178] Ответ, какой дает живым организмам природа, таков: против невзгод вооружиться, в бой вступить.
В предыдущей главе мы разобрались с мотивацией – с причинами (желания и/или переживания приятности), какими мы руководствуемся, действуя тем или иным образом. В этой главе мы рассмотрим родственную тему – решимость, то есть нашу несгибаемую устремленность к достижению целей, которых мы мотивированы достичь вопреки обстоятельствам и трудностям. Можно спорить насчет эволюционного происхождения наших чувств или об особенностях и задачах всевозможных эмоций, доступных человеку, однако мощный урок новой науки об эмоциях состоит в том, что на самом первичном уровне цель эмоций – не только у человека, но и у других животных, включая самых незамысловатых, – обеспечивать психологический ресурс, позволяющий не упускать возможностей, а также выдерживать и преодолевать испытания. Что поразительно, ученые ныне понимают, откуда берется решимость. Они способны указать именно на те нейронные цепи в мозге, из-за повреждения которых в результате болезни или травмы человек делается вялым, зато, когда они возбуждены, человек входит в тот же режим действия, что и Бастер Даглас в тот вечер, когда победил Тайсона.
Откуда берется решимость
В июне 1957 года Армандо, четырнадцатилетний мальчик из Чили, проснулся от зверской головной боли, длившейся примерно пятнадцать минут [179]. Припадок не оставил по себе никакого следа. Но через несколько недель повторился, на этот раз – во время бодрствования. После третьего случая врач Армандо посоветовал его родителям отвезти сына в клинику Мэйо. Там обследование выявило маленькую опухоль в одной из заполненных жидкостью полостей, или желудочков, рядом со срединной линией мозга. Опухоль удалили хирургически в начале августа.
До операции Армандо был приятным юнцом с нормальным поведением и средним интеллектом. После хирургического вмешательства он сделался совершенно безразличным ко всему окружающему. Он не переводил взгляд, чтобы обозреть комнату, в которой находился, и не предпринимал по собственной воле никаких движений. Если поместить его тело в откровенно неудобное положение, никаких усилий, чтобы устроиться удобнее, он не делал. Если приказать ему, он крепко хватался за тот или иной предмет, однако не произносил при этом ни слова и никакой иной реакции не выказывал. Не начинал разговор, если к нему не обращались, но даже если обращались, отзывался он очень кратко. Армандо не утруждал себя питанием, а если еду помещали ему в рот, он глотал ее целиком, не жуя и
