Ознакомительная версия.
Еврибиадом был отдан строгий приказ: готовиться к отступлению. Срочно. Немедленно!
И вдруг все внезапно переменилось.
Впоследствии те из афинян и прочих эллинов, кому той памятной ночью довелось обретаться в шатре Фемистокла, утверждали, будто полководец нисколько не удивился сообщению Аристида Справедливого, прямо-таки ворвавшегося к нему в шатер[23].
Аристид простонал с порога:
– Царские корабли закрыли все выходы из пролива! Мы в ловушке! Что делать?
Говорили, будто Фемистокл не стал скрывать своей радости. Вскочив на ноги, потрясая всклокоченной бородою, он радостно завопил:
– Так это же очень хорошо, Аристид! Этого нам и надо! Теперь мы просто вынуждены сразиться и победить! Накажем персов!
Как бы там ни было, но эллинам, запертым в проливе, действительно оставалось только готовиться к сражению, призвав на помощь богов и тени почивших предков. Оставалось дожидаться утра…
Персидскому царю Ксерксу, пожалуй, также было не до сна той душной летней ночью, наполненной повсеместными кострами, криками сухопутных и морских вояк, собравшихся в Элладе со всех концов беспредельной Азии. И каким-то зловещим, непонятным передвижением судов, перемещениями громадных безмолвных теней. Царь призывал и тут же прогонял гадателей и советников. Перед его глазами все время колыхалось видение почившего родителя, властителя народов – царя Дария.
С наступлением рассвета, который также показался чрезвычайно ярким, царь Ксеркс устремился на обрывистый берег моря, что на границе между афинскими и мегарскими землями. Велел поставить там свой походный трон. Перед царским взором расстилалась гладь Саламинского пролива, с двух сторон испещренная неподвижными, но в любое мгновение готовыми стронуться с места судами, наполненными вооруженным людом.
У персов было настолько больше судов, что царь почувствовал себя на вершине могущества и постепенно стал успокаиваться. Наконец-то должно свершиться все то, в чем он поклялся покойному ныне отцу. Не успеет солнце достигнуть верхней меты в своем пробеге по небесному куполу, как он увидит погибель никудышного эллинского флота. Наконец-то будет заглажена горечь поражения десятилетней давности. Никто не в силах противостоять персам на море и суше.
– Эй, кто там? Скорее сюда!
Чтобы величайшее это деяние не затерялось в памяти человечества – царь приказал окружить свой трон всевозможными писцами. Чем больше – тем лучше. Пускай тростниковые палочки их с торжественным скрипом занесут все увиденное в книгу вечности.
– Ничего не упускайте!
Какими ничтожными показались Ксерксу эллинские суда, которые, правда, неожиданно дерзко ринулись вперед по едва замеченному ими сигналу. Зато какими внушительными, грозными виделись царю его собственные громады, спокойные, как уверенные в своей силе индийские слоны! Сейчас они всколыхнутся и начнут подминать под себя и топить неприятельские корыта, – как слоновьи ноги сминают глупых щенят, исходящих лишь непрерывным лаем. Вот уже славные персидские моряки принялись метать всё пожирающие огни, окутываясь приятным для глаза розоватым дымом… Но почему же персидские корабли вдруг замешкались? Почему нарушился выверенный порядок?
– В чем там дело? Что там такое?
Великий царь не мог даже предполагать, чтó произойдет в ближайшие мгновения. Он не знал, что предводитель его моряков, при первой попытке ворваться на неприятельский корабль, будет сброшен греками в волны ненавистного залива, и персидский флот, таким образом, лишится главного руководства! Это также во многом предопределило то, что произошло на глазах у царя…
А произошло вот что. Эллинские суда, знаменитые триеры, движимые каждое двумя сотнями гребцов, посаженных в три ряда, оказались куда маневреннее, быстрее, почти неподвластными набегающей с моря волне! Тогда как царские корабли передвигались медленно, по-слоновьи, теряя маневренность именно по причине того, что их легко разворачивала шальная волна. Они вроде бы нарочито подставляли бока неприятельским бронзовым таранам, которые ломали им весла, дырявили борта, заставляли менять направление. Более того, они, как слепцы, налетали друг на друга. Зажигательные средства, кажется, не срабатывали или даже вовсе не были пущены в ход в суматошной спешке, так что не наносили эллинам никакого вреда. Зато эллинские триеры превосходили персов не только в маневренности. Им достаточно было лишь сблизиться с кораблем противника – и гоплиты тут же оказывались на чужой территории. На каждом эллинском судне насчитывалось по четыре лучника, которые осыпáли персов стрелами, и по шестнадцать гоплитов, готовых определить исход дела своими мечами и копьями. Это были действительно отборные и надежные воины, в основном – марафонские бойцы. Стоило им оказаться лицом к лицу с неприятелем – и схватка экипажей тут же решалась в пользу эллинов.
Тренированные и опытные, греки легко одолевали персов. Число захваченных персидских судов, отводимых победителями в свои пределы, увеличивалось на глазах. Трупы сраженных персов прибивало к берегу.
К концу того страшного дня все персы с обреченностью поняли, что их многократный перевес в судах и в живой силе в этом заколдованном, ограниченном водном пространстве ничего не значит. К удивлению и бешенству царя Ксеркса, его воины начали обращаться в бегство.
Правда, Ксеркс попытался было переломить течение судьбоносной битвы, избежать поражения. Надеялся даже взять реванш за счет введения в действие сухопутных войск. Персы стали лихорадочно насыпать широкие земляные мосты, ведущие к острову Саламину, чтобы захватить там афинских жителей. Однако из этого также не получалось ничего…
Ксеркс пребывал в замешательстве. Он не мог возвращаться домой без желанной победы. Не представлял, чтó в таком случае придется говорить своей матери, великой царице Атоссе, супруге еще более великого Дария. Боялся об этом даже подумать…
Фемистокл, между тем, окрыленный победой, в которой он был уверен, – решил нанести нашествию окончательный удар. Он планировал направить эллинский флот к берегам Геллеспонта (Дарданеллы), чтобы уничтожить там мост, по которому сухопутные персы перебирались из Азии в Европу. Однако этим намерениям воспротивился Аристид Справедливый, предполагавший, что в таком случае персидский царь отбросит свое олимпийское спокойствие (видел бы это спокойствие!) и заставит подчиненных сражаться с отчаяньем загнанных зверей. Не стоит персов лишать возможности как можно скорее убраться в Азию, полагал Аристид. Если бы даже не было никакого моста через морской пролив – его следовало выстроить нарочито!
Фемистокл не мог чего-либо противопоставить подобному утверждению, но все же придумал уловку. Отыскав среди пленных евнуха Арнанка, он направил его к царю с предупреждением от своего имени, будто бы эллинские моряки уже направляются к Геллеспонту с целью уничтожить перекинутый в Азию мост. А он, Фемистокл сообщает об этом царю из самых верноподданнических чувств. Послание было отправлено с ведома и с одобрения Аристида.
Хитрость возымела действие. Персидский флот удалился. Сухопутное войско Ксеркс оставил в Элладе под руководством Мардония, что давало грекам возможность твердить, будто сделано это вполне преднамеренно: царь бежал в страхе. Единственной надеждой оставался покинутый в тылу полководец со все еще бесчисленным войском. Греки, по мнению Ксеркса, не погонятся за ним, имея у себя за спиною персидскую силу.
После победы открылось еще одно обстоятельство: эллинский флот был заперт в Саламинском проливе совсем не по прихоти персидского властелина, но опять же по замыслу Фемистокла. Желая вовлечь соотечественников в сражение, он призвал к себе перса Сикинна, давно уже, чуть ли не со времен Марафонской битвы, обретавшегося в плену, и повелел ему отправляться к царю с известием: Фемистокл-де готов переметнуться на сторону персов, поскольку понял бессмысленность сопротивления! Более того, перс Сикинн принес царю весть, что такого же мнения придерживаются многие эллины. Чтобы подтолкнуть их к принятию правильного решения, царю необходимо окружить эллинский флот в проливе!
Проделав все это, царь и накликал на себя беду…
А еще в рядах победителей ширились рассказы о новых подвигах богов и героев. Перед началом Саламинского сражения, оказывается, над аттическими просторами поднимался невообразимый шум. Он был похож на то, как если б его издавала сама земля. На выручку греков явились не только Афина и Аполлон, но даже вечно веселый Дионис. Он возмущался захватчиками, разрушившими его виноградники…
Окончательно безопасной материковая Греция почувствовала себя только через год, когда объединенным эллинским силам удалось разбить захватчиков под беотийскими Платеями. В сражении погиб полководец Мардоний. Одновременно с сухопутной была одержана и морская победа – у малоазийского мыса Микале.
Ознакомительная версия.
