Ознакомительная версия.
Тут в черных капюшонах подоспела Кабала святош и схватила его за руки и ноги. Особенно старался Брат Сила. Монахов безумно захотел вырваться от них, вырваться туда, в свет, на свободу, вырваться наконец, но понял, что это невозможно…
И вдруг страх ушел, он миновал какие-то ворота, за ними было светло.
«Здравствуй, смерть!» – неожиданно пропел он честным голосом и совершенно пришел в себя.
Несколько раз Монахов говорил Лике Половниковой, которую называл Ли, о том, что стал получать анонимные письма с угрозами. 5 июля 1936 года она приехала к нему на дачу в Тосно и нашла Николая Федоровича вниз лицом на влажной земле. Было два часа дня. Собака вне себя металась в истерике, рычала и никого не подпускала к хозяину…
Из тех, кто его видел и знал, в живых остались, кажется, только двое: Екатерина Федоровна Максимова, из гримеров, зав. цехом при Товстоногове, и Александра Павловна Люш, бутафор, побочная дочь Блока…
Катя, Екатерина Федоровна, сказала про Монахова:
– У него были неприятности…
«Неприятности» – арест и расстрел жены, разгром театра…
Аля-Паля, Александра Павловна, вспомнила:
– Монахова похоронили, потом вырыли, потом опять похоронили… Он умер загадочно и совсем неожиданно, был слух, что его чуть ли не пристукнули… Брат Павел Федорович тоже был актером, но проколол на сцене шпагой своего партнера и больше никогда не актерствовал, а только преподавал… Он ведь долго ухаживал за мамой… Про Николая Федоровича писали, что он сын ламповщика… Это неправда, он был настоящий аристократ… По всему… Никто и никогда не видел его пьющим…
Володя Бортко позвонил по мобильнику, сказал, что «Мастера и Маргариту» закончил и теперь хорошо бы встретиться и погулять на свободе.
Р. ответил, что был бы рад, да сидит далеко, в сельце Михайловском, подводя к концу «Булгаковиаду», а приедет в Питер в начале сентября, тут-то и будет готов к застольному труду безо всякой обороны…
Наконец собрались в Питере и, как договорено, встретились на Подковырова, вместе с третьим другом, архитектором Славой Бухаевым.
Слава привез эскизы памятника Ахматовой, который наладил поставить во дворе мемориального музея в Фонтанном доме, эскиз дружно хвалили, после чего сказали Р. «Читай» – имея в виду эту повесть, а Р. был не готов…
– Володя, покажи кусочек из «Мастера», – попросил он.
Бортко достал кассету, минут двадцать возился с домашней техникой, то ли пульт сломался, то ли видик, то ли сам телевизор…
– Не открывается, – сказал Р., как когда-то говаривала Анна Андреевна, не найдя в тетрадке искомого стихотворения.
Так и не посмотрели…
Это были уже не люди.
Они били, как будто спасали себя и верили в боль, как в Бога…
Непохожий на себя, тощий, как скелет, беззубый и черный, с закрытыми кровью глазами, Шапирузи тихо сказал:
– Вы нелюди, – и, не дожидаясь новых ударов, быстро: – Я подпишу всё…
Вместо «всё» получилось шепелявое «вшё»…
Самым тяжелым было то, что ни разу за тридцать семь дней беспредельной боли его сознание не помутилось. Это была непрерывная боль.
Чему он служил и кому – вот, что угнетало душу Рувима Шапиро…
Когда его несли откуда-то бог знает куда, он увидел отрезок яркого неба и стал неумело молиться, мешая забытые еврейские слова с русскими.
– Бог один, – вот что он сказал себе в черном отвале расстрела.
«Шапиро Рувим Абрамович, 1898 г. р., место рождения: Польша, еврей, место жительства: Ленинград, арестован в 1936 году, осудивший орган: тройка УНКВД по ДС, осужден 27.02.1938, статья: контрреволюционная повстанческая организация, расстрелян 09.03.1938, реабилитирован 22.05.1956 (ДС – Дальстрой). Архивный № Р7752 (по Списку узников ГУЛАГа, вторично осужденных и расстрелянных в Магадане)» [46] .
И Р. догадался, почему в архиве БДТ нет ни одного договора с Булгаковым. Они понадобились опричникам для фабрикации дел… Они стали пунктами обвинения…
Накануне смерти Булгаков ослеп и боялся, что в квартиру войдут чужие люди. Он боялся не за себя, а за жену и роман.
Елена Сергеевна сказала:
– Ему казалось, что забирают его рукописи. «Там есть кто-нибудь?» – спрашивал он беспокойно. И однажды заставил меня поднять его с постели и, опираясь на мою руку, в халате, с голыми ногами, прошел по комнатам и убедился, что рукописи «Мастера» на месте. Он лег высоко на подушки и упер правую руку в бедро – как рыцарь… Когда он уже умер, глаза его вдруг широко раскрылись – и cвет, свет лился из них. Он смотрел прямо и вверх перед собой – и видел, видел что-то, я уверена (и все, кто был здесь, подтверждали потом это). Это было прекрасно… [47]
В декорациях «Мольера» с Большой сцены БДТ после Копеляна и Панкова провожали В.А. Медведева (2 марта 1988), Г.А. Товстоногова (23 мая 1989), заведующего осветительным цехом Е.М. Кутикова (24 февраля 1991), В.И. Стржельчика (11 сентября 1996)…
Похоронное многоточие продолжили Е.А. Лебедев (9 июня 1997), В.П. Ковель (15 ноября 1997), Э.А. Попова (3 ноября 2001), драматург А.М. Володин (16 декабря 2001), В.А. Кузнецов (4 июля 2003) [48] …
11 сентября 2006 года оставшиеся в живых и молодые приехали на Волково поле, потому что исполнилось десять лет со дня смерти Славы Стржельчика, и эта дата не оставила нас равнодушными. Кира Лавров сказал теплые слова, и наши «девушки» во главе с Зиной Шарко, обращаясь к портрету «юбиляра» на памятнике, нестройным хором воззвали:
– Владик, не приставай!..
Все засмеялись…
К смерти тоже можно привыкнуть, если она чужая…
Потом поехали во Дворец искусств, поминать…
А в ночь после поминок, 12-го, умер завпост Володя Куварин.
Он давно лежал дома, давно маялся и никуда не выходил из огромной квартиры, которая после смерти жены Оли Марлатовой, заведующей труппой БДТ, давила его своей глухотой и заброшенностью. В этой квартире в пряничном доме по правую руку от Александринки по странному стечению обстоятельств полтора века назад жил шеф жандармов Александр Христофорович Бенкендорф собственной персоной…
14 сентября, в день премьеры американской комедии «Квартет» (Шарко, Фрейндлих, Басилашвили, Лавров) под руководством Эдика Кочергина Адиль Велимеев ставил декорацию «Мольера».
Панихиду назначили на одиннадцать часов утра, а поминки – после вечерней премьеры. «На брачный стол пошел пирог поминный…»
Опять черное полотнище пошло в дело, и живой портрет над повышенным гробом пытался опровергнуть смерть…
Куварин не был христианином, и Кочергину захотелось дать Володе красный фон, как солдату и большевику, но красное полотнище съела моль, и Адиль Велимеев виновато развел руками…
Кирилл вел панихиду о ближайшем друге и держался как стоик. Вечером ему предстояло играть комедию.
Когда заговорил Кочергин, у него сквозь речь полились слезы, и он не попытался их скрыть. Закончив, Эдик вышел вперед и стал на одно колено лицом к гробу. Левую руку он заложил за спину, а правой осенил себя широким католическим крестом. Выходило, что он любит своего верного врага…
– Ты смотри, – сказал он артисту Р. после выноса. – Вокруг Гроба Господня – мусульмане, и у нас всех до одного провожает Адиль. Русский, нерусский – всех провожает наш мусульманин…
На следующий день, 15 сентября, город собирался отпраздновать восьмидесятилетие Кирилла Лаврова, и Кочергин составлял новую декорацию.
Юбилейная планировка тоже была сборной, из семи спектаклей, но без мольеровских жирандолей не обошлось и здесь…
Когда показывали старую хронику, в роли футбольного вратаря команды БДТ рядом с Кириллом Лавровым мелькнул Борис Лёскин…
Еще через день, 16 сентября, в театре «Лэндмарк Саншайн» на Хьюстон-стрит, между 1-й и 2-й авеню в Нью-Йорке состоялась премьера голливудской ленты «Всё освещается» или «Всё включено», режиссер – Лив Шрайбер. По сюжету фильма молодой человек, которого играет Элиа Вуд, ищет женщину, спасшую его деда от нацистов. Деда, как узнал артист Р., сыграл Борис Лёскин, бывший артист БДТ, со встречи с которым началась наша повесть, и эта роль стала его триумфом.
Он позвонил артисту Р. из Нью-Йорка и сказал, что премьера прошла хорошо, с лимузинами, красным ковром, сияющими фонарями…
– «Ах, как сияли жирандоли!» – обрадовался Р. – Поздравляю тебя, Боба, ты заслужил свою славу! Я жду тебя, когда ты приедешь?
– Может быть, осенью, – сказал Борис.
– Пора писать о тебе роман, – сказал Р. – Ты хоть выпил после премьеры?
– Воля, за кого ты меня держишь?..
– Ну все-таки, ты ведь не мальчик…
– Мне исполнилось восемьдесят три…
– Ты гигант, Боря, я жду тебя осенью. Водка греется в холодильнике!
– Немедленно достань и давай выпьем!
– Давай, Боря!.. Помяни Володю Куварина, третьего дня его похоронили…
Лёскин тяжело вздохнул. Они оба солдатами прошли всю Европу…
– Передай, – сказал Лёскин, – передай…
– Передам, – сказал артист Р.
И все-таки первым был Копелян.
Люся Макарова оказалась в роли черной вдовы и стояла справа от мужа, еле справляясь с собой. Ни разу в жизни ей не было так тяжело сносить чужие взгляды и лишние реплики, обращенные к ней на этой сцене.
Ознакомительная версия.
