Михаил Грушевский - Звезды. Неизвестные истории про известных людей

1

Мое детство прошло в деревне. Мать родила меня на хуторе, где было пять домов. Роды принимал ветеринар. Когда спрашивают, почему я так люблю животных – это, наверное, на генном уровне. Маме на печке приспичило рожать, а папаша выпивши был. Метель, 13 декабря. Куда поедешь? Вызвали ветеринара. Так я появилась на свет.

Когда я подросла, меня было не с кем оставлять. Я пошла в школу к своей же маме: она была учительница начальных классов. Мы ходили в школу за два километра. Иду – такой маленький клоп, полные валенки снега, плачу. И мама своим поставленным голосом начинает читать «Мцыри», это врезалось в память на всю жизнь. У нас была общая колхозная обязанность: маме вменялось за трудодни убирать свеклу, морковку, капусту. Бедная мама! Кипа тетрадей из школы – их надо проверять, вода из крана не льется, двое детей – я и брат. Отец мой. Надо и постирать, и приготовить, и накормить семью. Я думаю, что ей очень доставалось. Я приезжаю и говорю: «Я летела девять часов, я устала. Я работала». – «Какая работа? Я за буряком нагнулась – это работа, а у тебя что за работа – вышла, спела, аплодируют – еще и деньги платят!» У меня не было с мамой взаимопонимания. Но я тоже знаю, что такое работа.

Все праздники всем селом проводили вместе. Огромный стол, кто капусту квашеную принес, кто наварил холодца, хлеб пекли сами. Все выставляли и потом пели дурными голосами. Это были колосистые золотые поля, по которым я бегала к тетке в другую деревню, раскинув руки. Была такая песня: «Гляжу в озера синие». Эту песню я орала на все поле. Вот это было мое детство. Помню какие-то обрывки: как мать послала меня помочь соседке собрать абрикосы. Она же уже старенькая, больная, как она полезет на дерево? Мы собрали эти абрикосы, и соседка затащила меня продавать их. Стою, трескаю эти абрикосы, мать меня как увидела – дала мне по шее. А я причем? Меня послали помогать – я и пошла помогать.

У меня были очень длинные волосы, и я варьировала прически. Как-то я завязала хвост сбоку, и меня выгнали с урока. Сказали: «Пойди причешись по-человечески». Сейчас бы так какой-нибудь девочке сказали, был бы конфликт с родителями.

В школу я пошла в пять лет, но до этого надо было как-то документы оформить. Я была вообще без имени. Мать звала меня то Сюся, то Муся, то Кузя. Отец выпил. Любое дело начиналось с этого – как у всех нормальных людей: кому-то требуется перекурить, кому-то рюмочку выпить. А потом уже можно думать. Папаша выпил нормально. У них с мамой произошел конфликт: «Что ж ты делаешь, тебе же ребенка надо идти записывать, там же люди сидят!» – «Я пойду один!» – «Нет, ты назовешь не так! Я тебе сказала: Рая или Зоя». Он пошел в сельсовет и думает: «Идет это маленькое существо со мной рядом. Сколько ей в жизни еще пахать и работать». Я родилась 13 декабря 1950 года. А он записал: 13 января 1948 года. Прибавил мне пару лет, чтобы я пораньше пошла на пенсию. Чтобы хоть что-нибудь досталось от государства. Мать его потом пытала, как назвал. Он сказал: «Людмила». Мать его не стала ругать. Ей понравилось это имя. Почему-то ей хотелось, чтоб я была Рая или Зоя, чтоб я вышла замуж за военного и была врачихой – это удовлетворило бы все ее жизненные амбиции. Она мне потом сказала, что Людмила – хорошее имя, не украинское, правда, но – ладно…

Мой старший брат, к сожалению, ушел из жизни уже давно. У нас с ним были очень близкие отношения. До определенного возраста спали вместе. Какое там постельное белье? Мать нам шила пододеяльнички, простыни: дети – это святое. На зиму резали кабанчика – и мы с братом бились в истерике, когда этого несчастного кабанчика резали. Мы же с ним общались, мы же его растили, поили. Это были мои первые трагедии. Лежим с братом, заснуть не можем, то ссоримся, то миримся, то хихикаем. Вздумали делать операцию коту. Взяли несчастного кота, надели белые тряпки – решили, что мы зубные врачи. Взяли плоскогубцы, решили вырвать коту зубы. Слава богу, кот убежал, ничего у нас не вышло, но было большое желание поработать врачами. Мы пили шипучку: уксус, сода и сахар. Спали бы порознь, быстро бы заснули. А так – болтаем до полночи. Есть хочется. А мать в макитре делала колбаску и заливала нутряным жиром. Он застывает, и нужно его молотком и отверткой выбивать, чтобы достать кусочек колбаски. Мы умудрялись ее достать. Матери стоило большого труда следить за постельным бельем – где его зимой в кадке стирать? А мы под этим чистым бельем наворачивали жирную колбасу: вдруг мать зайдет?

У нас были замечательные праздники. Может быть, оттого, что людям больше негде было душу отвести. Отмечали все наши государственные праздники. Новый год меньше помню, игрушек не было, елочку посыпали дождичком. А самые пафосные – 1 Мая, 7 Ноября – демонстрации, репродуктор громко орет, мы идем всей семьей, со всеми здороваемся. Выходил наш председатель сельсовета и говорил речи. А утром дома всегда был банкет. Однажды брат увидел на столе блюдечко, выпил из него, а это – бензин. Мать чистила отцу брюки. Отравился несчастный ребенок, испортил весь праздник.

Отца перевели в Кривой Рог, и мы переехали в общежитие. У меня в голове такие мелочи – вроде, дурацкие, но вся жизнь из них состоит. Надо было ноги помыть, и я подняла ножку в раковину. Я то открывала кран, то закрывала, думала: как вода-то льется? Я этого никогда не видела. Я до сегодняшнего дня не понимаю, как человек может включить воду и пойти разговаривать по телефону – для меня это нонсенс. Меня поразил белый кафель, вода, льющаяся из крана.

Борька, моя первая любовь. У нас с ним была разница в возрасте, и в школе девчонки были значительно красивее меня. Как-то мы с ним поехали в пионерский лагерь и разговорились. Это была и первая любовь, и первая дружба. Сегодня, когда одному человеку 18, а другому 15, были бы и сексуальные отношения, почему нет? Это нормально. У нас – не было. Мы целовались. Он нечаянно задел меня, я разрыдалась. Он: «Мила, я не хотел тебя обидеть, я случайно». Я больше играла, конечно. Это были такие странные любовные игры, а мне было очень приятно.

Я проходила мимо театра и думала: «Неужели когда-нибудь откроется дверь, и я выйду, как артистка, а меня встречают?..» Я никогда не верила, что стану известной, смогу выйти на сцену и перед людьми что-то изображать. Кем я хотела стать? И врачом, и учителем. Мне нравилось все. Меня влекло и на сцену, я понимала, что есть во мне то, что я могла бы показать. Я вставала, надевала мамино платье – очень красивый крой, просто французское платье. И пела перед трюмо. Пришло время – надумала ехать поступать.

«Куда она поедет? Какая она артистка?» – такая у меня была характеристика и напутствие родственников. Я села в плацкартный вагон, на верхнюю боковую полку. Мать со мной поехала, уверенная в том, что меня никуда не примут. Был август. Она прекрасно знала как педагог, что все вступительные экзамены позади. Мы приехали в Питер и пошли пешком, она не признавала транспорта. Я была одета королевной. Но натерла ноги босоножками. Пошли на Моховую. Нас там послали, естественно. И от Моховой мы добрели до Матвеева переулка. Вхожу я и вижу коридор, витражи на потолке. Это был 1967 год. Навстречу нам идут два человека: старший педагог по вокалу и старший концертмейстер музыкального заведения. Жарко, мы стоим с мамой потные, мокрые: «Здравствуйте!» Они расплылись в улыбке от маминого говора. Я спела песню «Подставляйте ладони». Они: «Такая хорошая девочка, а у нас недобор». Пошли они, посовещались, и взяли меня на первый курс без экзаменов.

Я родился в Курске. Мама и папа были инженеры-строители. Папа был талантливым человеком, но при этом очень рассеянным. Он мог выйти осенью на улицу, забыв надеть брюки. У него под пальто иногда были только подштанники. А мама была женщина боевая, напористая. До пяти лет я маму звал по имени, а бабушку – мамой. Родители работали, а меня часто оставляли с бабушкой, иногда даже с прабабушкой, которая приходила пешком из деревни за семь километров. Я до сих пор помню ее гречишный суп. Она варила гречку, лук, чуть-чуть картошки. И это было так вкусно, что я до сих пор помню, но никак не могу повторить. Прабабушка Полина, которая умерла почти в 100 лет, ходила пешком из деревни в город с двумя мешками через плечо, читала без очков и рассказывала мне истории про 1905 год. У нее было два брата. Один был на фабрике и бастовал, а другой служил в полиции и забирал бастующих. Так случайно получилось. Старший брат приходил домой и кричал на младшего: «Как ты можешь? Уходи отсюда, подлец!» И бил по зубам. А потом старший брат в форме, с шашкой – он был урядником – тащил младшего в участок за его политические взгляды и убеждения.